С легкой примесью сарказма.
— Когда же вы вернулись?
— В полдевятого.
— Скорее без четверти девять, — поправляет мать.
— Ну, пусть будет без четверти, — соглашается Ники.
— Основательные блины, однако, — замечает Джек.
— Признаться, да, — говорит Ники. — И неудивительно. Вам стоит их отведать.
— Я почти каждую субботу там завтракаю.
— Ну тогда вы в курсе.
— Мне-то больше нравится денверский омлет.
— А после ужина мы прошлись, — говорит Ники. — Побродили по гавани.
— Чем вы занимались дома, когда вернулись?
— Боюсь, что просто-напросто смотрели телевизор, — говорит Ники. — Дети в этом смысле настоящие американцы, ничего не попишешь.
— А вы не помните…
— Нет, — говорит Ники. — Мне все эти передачи — один хрен. Наверное, вам это лучше спросить у детей.
Нет уж, увольте, думает Джек. Допрашивать двух малолеток даже я не посмею: «А вы не вспомните, что вы смотрели по телевизору в тот вечер, когда умерла мамочка?» Хоть я и крепкий орешек, но не до такой степени крепкий.
— В котором часу вы уложили детей?
Ники косится на мать.
— В четверть одиннадцатого, — говорит она с легким неодобрением в голосе. Неодобрение проскальзывает лишь намеком, но Ники хватает намек на лету.
— Лето, знаете ли, — говорит он. — Детям не надо рано вставать в школу, и я позволяю им некоторую вольность.
— И тем не менее твердый распорядок дня для детей крайне важен, — говорит мать.
— А что вы делали после того, как уложили детей? — спрашивает Джек.
— Я ведь тоже теперь в достаточной мере обамериканился, — усмехается Ники. — Смотрел телевизор. Кино какое-то.
— А что за картина, не помните?
— Что-то с Джоном Траволтой, — говорит Ники. — О том, как уперли атомное оружие. Теперь, по окончании холодной войны, весьма современная тема.
— Вы досмотрели до конца?
— Интрига очень лихо закручена.
— Что означает «да»?
— Да.
Джек поворачивается к матери Ника:
— Вы тоже смотрели картину?
— Вы меня в чем-то подозреваете? — осведомляется она.
— Никто никого ни в чем не подозревает, — говорит Джек. — Я просто действую по инструкции. Нам надо выплатить два миллиона, так уж лучше лишний раз поинтересоваться.
— Я читала книгу, пока сын смотрел телевизор, — говорит мать, — но находилась в той же комнате.
— А когда окончилась картина, вы легли? — спрашивает Джек.
— Да.
— В котором часу это было?
— Примерно в полпервого, думаю.
— Нет, — говорит мать. — Ты еще пошел поплавать и посидел перед фонтаном.
Ники улыбается:
— Мама права. Я еще прихватил с собой бутылочку бренди.
— Таким образом, легли вы?..
— В половине второго, я думаю.
— А вы, миссис Валешин? — спрашивает Джек. — Вы легли, когда кончилась картина?
— Да, — отвечает она. — В час ночи я погасила свет.
Итак, с прелюдиями покончено, думает Джек. И спрашивает Ники:
— А когда вы встали?
— Когда зазвонил телефон.
— И это был…
— Официальный звонок. Мне сообщили… о гибели моей жены.
— Простите, что мне пришлось…
— Ничего. Вы же просто выполняете свою работу, — говорит Ники. — Я ведь за этим и просил вас приехать, не так ли? А следующим вопросом будет, помню ли я, в котором часу это было? Да, помню. Услышав звонок, я взглянул на часы. Подумал что-то вроде: какой дурак звонит в такое время? Было шесть тридцать пять утра. И это совершенно точно. Такое не забывается.
— Понимаю, — говорит Джек.
— Потом я разбудил маму, — говорит Ники. — Сообщил ей, и мы стали думать, как сказать детям. Решили дать им поспать еще немного. Когда мы их разбудили и сказали им, было, по-моему, половина восьмого.
— Стало быть, спали вы с половины второго до половины седьмого, — говорит Джек.
— Верно.
— Нет, — поправляет мать, — Ты же вставал взглянуть на детей. Майкл заплакал, и я уже хотела встать, но услышала твой голос. И было это…
Прикинем, думает Джек. Было это часов в пять.
— …без четверти пять.
Почти в точку.
— Мама, как всегда, права, — говорит Ники. — Теперь, когда она напомнила, и я припоминаю, что вставал к Майклу. Когда я вошел к ним, он уже, конечно, опять спал. На обратном пути я, кажется, завернул в туалет.
Джек задает еще пару-другую вопросов, а потом сообщает Ники, что ему требуются налоговые квитанции и банковские счета.
— Зачем? — удивляется Ники.
Потому что я хочу проверить, не могло ли ваше финансовое положение подтолкнуть вас к поджогу.
— Это тоже обязательная часть процедуры, — говорит Джек.
— Вы считаете, что я мог поджечь собственный дом? — спрашивает Ники. — Выступить в качестве этакого еврейского бога-громовержца?
— Я ничего не считаю, — говорит Джек.
Глядя в голубизну его глаз.
— Почему бы тебе не привести сюда детей? — спрашивает мать.
Сын идет за детьми.
Мать дарит Джеку самую ледяную из своих улыбок.
— Мне, наверно, стоит пересмотреть плату за жилье и питание.
— Это как вы с сыном решите, миссис Валешин.
Она думает, а он следит за ней.
Потом она произносит:
— Я думаю, это будут три тысячи…
Джеку мучительно хочется на пляж. Отдать тело на волю могучих океанских волн и тем очистить душу.
— У вас есть дети, мистер Уэйд? — спрашивает она.
— Нет, — отвечает Джек. — Я не женат, и детей у меня нет.
— Почему же так?
Джек пожимает плечами:
— Из эгоизма, наверно. Работаю, занимаюсь сёрфингом, строгаю доски в гараже. А воскресными вечерами стираю.
— Вот обзаведетесь детьми, — говорит она, — и поймете, что такое жизнь. А с рождением внуков поймете и что такое вечность.
Ах, миссис Валешин, думает Джек, мне и жизнь-то понимать не по зубам, что уж говорить о вечности.
Входит Ники с детьми.
22
Зрелище душераздирающее.
