Мигель Арройо, он же Ладо, холоден, как камень.
(Кстати, Чон бы не одобрил такую метафору — он был в пустыне и прекрасно знал, какими горячими бывают эти херовы камни.)
Ну да неважно.
Даже в детстве у Ладо не было ни чувств, ни эмоций. Ну, или он тщательно их скрывал. Его обнимают — что нередко делала его мама — ноль эмоций. Порют ремнем — что постоянно делал его отец — ноль эмоций. Он лишь смотрел на них своими черными глазами, словно говоря — чего вы от меня хотите?
Теперь-то он уже совсем не ребенок. Ладо сорок шесть, и он сам давно уже отец. У него двое сыновей и дочь-подросток, которая делает его loco — сводит с ума. Впрочем, чего еще ожидать от девицы переходного возраста? Нет, Ладо уже взрослый. У него есть жена, неплохой бизнес — он занимается ландшафтным дизайном, неплохие доходы. Ремнем его больше никто не лупит.
Ладо вел свой «лексус» по городу Сан-Хуан-Капистрано, любуясь аккуратными футбольными полями. Вскоре он повернул налево, к жилому кварталу с одинаковыми домами, позади которых высилась каменная стена, выстроенная вдоль железнодорожных путей.
СМ.
Сплошные Мексиканцы.
Квартал за кварталом.
Если вдруг услышите тут английскую речь, то это наверняка почтальон, который разговаривает сам с собой.
Тут живут хорошие мексиканцы. Сюда порядочные, уважаемые, трудолюбивые мексиканцы приезжают после рабочего дня. Тут живут старые мексиканские кланы, которые были здесь еще до того, как все захватили белые, которые были здесь, когда все сперва захватили испанцы. Это они заложили первые камни миссии, куда возвращаются ласточки.
[7]
Тут живут мексиканские американцы, которые отправляют детишек в приличную католическую школу, что на другой стороне улицы, где голубые священники учат их послушанию. Тут живут порядочные мексиканцы, которые наряжаются по воскресеньям и устраивают после мессы пикники в парках и скверах возле причала в Дана-Поинт. Воскресенье — законный выходной всех мексиканцев, время молиться Иисусу и передавать друг другу тортильи, будьте так любезны, por favor.
Ладо — совсем не из этих, хороших, мексиканцев.
Он один из страшных мексиканцев.
Когда-то он работал копом в Нижней Калифорнии. У него огромные ручищи с переломанными суставами, шрамы от ножей и пуль. Черные глаза, черные, как обсидиан. Ладо смотрел фильм Мела Гибсона про мексиканские племена во времена майя. Там мексиканцы выпускали врагам кишки, используя обсидиановые лезвия. Его viejo, его старички, сразу сказали, что у Ладо глаза, как эти лезвия.
Давным-давно Ладо был одним из «Лос Зетас», специальной оперативной группы по борьбе с наркотиками в Нижней Калифорнии. Он выжил во время нарковойн девяностых, своими глазами не раз видел, как убивают людей, своими руками убил немало людей и пересажал огромное количество наркоманов — затаскивал их в темные переулки и выбивал из них все их тайны.
Сообщения в новостях о «пытках» в Ираке и Афганистане вызывали у Ладо лишь улыбку. Сколько Ладо себя помнил, они в Мексике всегда «подтапливали» подозреваемых — правда, не в воде, а в кока-коле — пузырики придавали особую пикантность пытке и заставляли нариков энергичнее выдавать всяческую полезную информацию.
А теперь конгресс США собирается начать расследование.
И что, спрашивается, они будут расследовать?
Этот мир?
Жизнь?
Чисто мужские разборки?
Как еще заставить негодяя выложить тебе всю правду? Может, улыбнуться, предложить ему бутерброд и сигаретку, подружиться с ним? Он с радостью улыбнется тебе в ответ, выложит очередную ложь, а про себя подумает, какой же ты cabron, какое ничтожество.
Но все это было страшно давно. Еще до того, как он и остальные ребята из «Зетас» устали без конца сажать нариков за гроши, до того, как они устали надрываться на работе и умирать, глядя, как богатеют наркобароны, до того, как они решили сами разбогатеть.
Говорите, у Ладо глаза холодные, как камень?
Может, это от того, что эти глаза видели?
Они видели, как его же руки сжимают пилу;
Как она вгрызается в шею,
Как брызжет кровь.
У вас бы глаза тоже изменились.
У вас бы они тоже обернулись в камень.
Кто-то из той семерки молил о пощаде. Они рыдали, взывали к Господу, звали мамочку, кричали, что у них семьи, мочили штаны от страха. Другие ничего не говорили, лишь глядели с немым смирением — это выражение на их лицах казалось Ладо воплощением мексиканского духа. Рано или поздно наступят плохие времена. Это всего лишь вопрос времени. Эти фразы надо вышить на мексиканском флаге, решил Ладо.
Хорошо, что я северянин,
[8]
подумал он.
А теперь надо найти этого парнишку, Эстебана.
13
Эстебан жил в многоквартирном доме и частенько задавался вопросами, большую часть которых адресовал белым американцам.
Вы, значит, хотите, чтобы я работал? Стриг вам газон? Чистил бассейны, жарил бургеры, готовил вам тако? Для этого, значит, мы сюда приехали? Для этого платили койотам,
[9]
перебирались через заборы, тащились по пустыне?
Вы, выходит, хотите, чтобы я стал хорошим мексиканцем, одним из этих трудолюбивых, верующих, уважающих семейные ценности мексиканцев, что наряжаются по воскресеньям и под ручку с моими кузинами направляются по широким, залитым солнцем бульварам к парку имени Чавеса, эдаким скромным, уважаемым мексиканцем, которого вы обзываете ниггером и тако, которого вы, разумеется, любите и уважаете и которому платите нищенскую зарплату?
Другими словами, таким, как мой papi?
Каждый день он еще до восхода садится в свой грузовик с торчащими из кузова граблями и отправляется наводить лоск на лужайки gueros,
[10]
а вечером возвращается таким chingado
[11]
уставшим, что не хочет говорить, не хочет ничего, только пожрать, выпить и завалиться спать. И так шесть дней в неделю, за исключением воскресенья, когда он становится скромным уважаемым ниггером и тако пред лицом Господа и отдает денежки, которые он заработал с таким трудом, этому самому боженьке и его педикам-священникам. Воскресенье — важный день для papi, день, когда он надевает чистую белую рубашку, чистые белые брюки без зеленых травяных пятен на коленках, достает ботинки, которые носит раз в неделю, протирает их тряпочкой и ведет свою семью в церковь. А после службы они встречаются с тетками, бабками, с tios и tias, с кузинами и кузенами, и все вместе идут в парк готовить carne и pollo
[12]
и улыбаться, глядя на своих хорошеньких дочурок в хорошеньких воскресных платьицах, и все это так chingada тоскливо, что Эстебан давно бы сошел с ума, если бы не умудрялся каждый раз после церкви тайком выкуривать по косячку, чтобы немного расслабиться.
