Он был мне крайне неприятен. Я извинился и поскорее ушел от «светского хроникера».
Поздоровались мы с Лукошкиной весьма сдержанно.
Наконец я решился:
— Аня, я тебя ждал…
— Я тоже, — сказала Лукошкина. — Но тебя там не было. Я прождала тебя десять минут и пошла спать. А где был ты?
— Я — я два с лишним часа стоял на морозе…
— С цветами? — в глазах Лукошкиной мелькнули искорки.
— Откуда я тебе цветы возьму ночью в этой глухомани.
— Какое же свидание без цветов?
— Два часа… на морозе… — бессвязно — что это со мной? — продолжал я.
— И где ты стоял?
— У второго коттеджа. Два часа. Холодно. Замерз.
— Места свиданий и встреч надо записывать, — назидательно сообщила Лукошкина. — Я, например, всегда записываю, где и с кем встречаюсь, и поэтому со мной таких историй не бывает.
Я же тебе сказала — у двенадцатого коттеджа.
— По-моему, у второго? — неуверенно сказал я.
— У двенадцатого, — твердо заявила Лукошкина.
Осознав, что выяснить истину о неудачном ночном свидании мне вряд ли дано, я переключился на Колю Повзло, который присутствовал при нашем диалоге, но по его внешнему виду было понятно, что он вряд ли что-нибудь понял.
— Как самочувствие, камикадзе?
— Да я, — ответил Коля, — в ЗакСе бухаю… с депутатами! Закалка! Тренировка… как огурчик, шеф.
В общем, приврал Коля, — от него уже пахло свеженьким.
* * *
Днем мы читали лекции по расследовательскому ремеслу. Слушали нас на удивление внимательно, задавали много вопросов. Изрядную активность проявляли Юрий Львович и его супруга — смазливая бабенка лет на пятнадцать моложе мужа. Вопросы они задавали специфические — все про проведение тайной фотосъемки и видеозаписи… Каждому свое.
Потом был трехчасовой перерыв на обед. Я собрался сходить в гости к Ане Лукошкиной, но ворвался Соболин и начал рассказывать, какая Виктория изумительная, тонкая и страстная. А отец у нее — генерал-майор, но, конечно, не в этом дело…
— А в чем? — перебил я с досадой.
— Она — необыкновенная женщина, Андрей. Ты не понимаешь. Я хочу посвятить ей стихи… или романс… или крутой шлягер.
— Посвяти ей поэму, — посоветовал я.
— Поэму? — ошеломленно спросил Володя.
— Поэму, поэму… Шел бы ты лучше к ней, Володя. К тигрице.
— Да ее нет, ушла куда-то… Ты думаешь — поэму?
Насилу я от Володи освободился и долго смотрел ему вслед. Соболин медленно брел по широкой, расчищенной от снега дорожке и что-то бормотал в диктофон… Совсем крыша поехала у мужика.
Я пошел к Лукошкиной. По пути я представил, как задерну шторы, чтобы до нас не добрался похотливый взгляд Юрия Львовича — сторонника скрытого фотографирования. Как сквозь золотистые занавески будет пробиваться солнечный свет, и в этом свете тело Анны будет…
Дойдя до домика, где обитала Лукошкина, я постучал.
— Заходите, открыто! — раздался ее голос.
Я зашел.
Аня сидела на кровати и изучала какие-то бумаги.
Я присел рядом. Взял ее за плечи, потянул к себе…
— Ты мне мешаешь, Андрей! — произнесла Лукошкина, не отрываясь от документов. — Извини, но я страшно занята.
Надо все это, — показала она на огромную пачку бумаги, — прочитать за час и сообщить в Питер клиенту, что я обо всем этом думаю.
— Мы же на отдыхе, Аня!
— Во-первых, мы не на отдыхе, а на семинаре. Во-вторых, у меня кроме Агентства, как тебе известно, есть клиенты, которые нуждаются в моей помощи. Юридической. И я не могу их подвести.
— Хорошо, — согласился я. — А вечером? Вечером ты будешь свободна?
— Вечером — буду.
— И мы увидимся?
— Увидимся.
— Где? — спросил я. — Здесь?
— Нет, не здесь.
— Значит, у меня.
— И не у тебя.
— На мороз больше не пойду, — максимально жестко заявил я.
— Давай, — задумалась Аня, — давай встретимся в сауне. Там тепло.
— А сауна в этой комсомольской зоне одна? — спросил я недоверчиво.
— Одна-одна. Значит, в сауне, в одиннадцать. Нет, лучше в одиннадцать тридцать. А то я не успею все свои дела доделать.
В обед случилась еще одна кража.
После обеда читал лекцию Соболин.
Блеснул. Превзошел самого себя. Обращался он, правда, только к Виктории.
Приводя примеры из практики, изрядно… э-э… ошибался в оценках своей роли и дважды почему-то упомянул планету Марс и тигров. Но очень даже ничего выступил. Вдохновенно.
* * *
О краже стало известно только ближе к вечеру. Мы с Лукошкиной сидели в малом зале, я наблюдал, как Танненбаум разжигает камин… Аня продолжала читать свои бумажки и что-то отмечать в блокноте. Вечерело, на соснах за окном золотилась кора в лучах садящегося солнца.
Я думал о том, как вечером — в одиннадцать часов тридцать минут по местному времени — я возьму Аню за руку, и мы…
Но тут влетел Соболин.
— Андрей! — горячо сказал он. — Андрей, послушай.
Он сказал это и встал «в позу драматического актера». «Поэма, — догадался я. — Поперла поэма, и сейчас придется ее слушать». Камин затрещал, языки пламени лизнули поленья, отсветы упали на Володино лицо — отрешенное и трагическое.
Настал миг откровения, большого искусства… Танненбаум смотрел на Соболина, открыв рот.
Володя отвел правую руку в сторону и завыл:
Тигрица ты! На Марсе день сгорает.
В загадочной небесной высоте.
Душа моя страдает и блуждает,
Как будто в лабиринтах декольте.
Лукошкина оторвалась от своих документов и прыснула, Володя осекся. Да, художника может обидеть каждый!
— Что? — спросил Володя. — Что вы сказали, Анна Яковлевна?
— Я?… Я ничего.
— А мне показалось, что вы сказали.
Извольте…
— Я, Владимир Альбертович, ничего не сказала, я только подумала, что ваш… э-э… текст не совсем оригинален.
— Как? — воскликнул Володя. — Вы хотите сказать?…
— Нет, нет, Владимир Альбертович.
Боже упаси. Просто мне вспомнился один текст с очень созвучным началом, — успокаивающе сказала Лукошкина.
— Автор? — со сталью в голосе произнес Володя. Дрова в камине уже разгорелись, и свет от них падал на трагическое Володино лицо — Гамлет, да и только.
