— Лоханкин, — сказала Аня. — Васисуалий Лоханкин.
— Как?
— Своей супруге… Кстати, если вы помните, ее зовут Варвара, и она имела два существенных достоинства: большую белую грудь и службу… Так вот, обращаясь к Варваре, Лоханкин говорил так: «Волчица ты! Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня…»
И так далее. Мне показалось, что есть некоторое сходство. Разумеется, случайное…
— Так, — сказал Володя. — Так…
Он сделал шаг к камину, легко отодвинул рукой стокилограммового Танненбаума.
— Закройте рот, Танненбаум, — саркастически, горько сказал не понятый современниками поэт.
Танненбаум послушно закрыл рот. Володя вытащил из заднего кармана джинсов несколько листочков бумаги и бросил их в огонь. Они сразу же вспыхнули и сгорели.
Володя был по-своему прекрасен в этот момент. Черные лохмотья сгоревшей поэмы поднялись на языках пламени и исчезли в жерле каминной трубы… Володя вышел вон. Его шаги отдавались эхом в марсианских лабиринтах декольте.
Трещали дрова в камине. Трагический поэт вышел вон, мы трое сидели и молчали… Ах, Аня! Юрист убил поэта…
Тут в комнату возбужденно влетел Юрий Львович. Влетел и ухватил Танненбаума за пуговицу… До чего же любит за пуговицу хватать!
— Караул, — сказал светский хроникер.
— Что? — сказал Танненбаум.
— Караул, господин Танненбаум. Кругом — ворье!
— Как?
— Так! Бинокль спи… украли.
Мы с Анной переглянулись: вторая пропажа — это уже случайностью не назовешь. Это уже интересно. После того как хроникер слегка успокоился, мы смогли совместными усилиями расспросить его. Выяснилось, что у Юрия Львовича был взят с собой бинокль (хороший, полевой, корейский, шестикратный). Так вот, этот бинокль пропал. Мы расспросили Юрия Львовича: а точно ли был бинокль? Может быть, Юрий Львович забыл его дома? — Нет, не забыл. И не далее как в обед достал его из саквояжа. Держал его вот этими самыми собственными своими руками. — А может быть, обратно в саквояж положили? Или жена ваша куда убрала? — Нет, не положили. И жена ничего не трогала. А бинокль украден какой-то сукой. И футляр украден. Осталась только замшевая салфеточка для протирания оптики…А еще интеллигентные люди! Ворье! У Галины Павловны — английский парик! Ему цены нет! Ворье! Какие меры вы собираетесь предпринять, гражданин Танненбаум?
Танненбаум громко икнул и быстро вышел. Покачивая головой, Юрий Львович опустился в кресло.
— А зачем вы взяли с собой бинокль? — приветливо спросила Анька.
— То есть как — зачем? — удивился Юрий Львович. — Здесь же семинар!
— Вот именно. Я спрашиваю: зачем на семинаре бинокль?
— Э-э, коллеги… А вы знаете, как переводится с латыни слово «семинар»?
Мы с Лукошкиной не знали, о чем и сообщили Юрию Львовичу.
— То-то, — ответил он удовлетворенно. — Слово семинар на латыни означает — рассадник!… А вы что себе думали?
И Юрий Львович торжественно поднял указательный палец.
— А что еще украли? — спросил я.
— Еще? Да, кажется, ничего.
— Вы уверены?
— Э-э… нужно проверить.
Юрий Львович ушел. А я задумался.
Я задумался, но ничего путного в голову не приходило.
* * *
Ничего путного в голову не приходило.
Аня сказала:
— Плюнь, Андрей… Пусть сами разбираются, кто тут у них такой шустрый. А нам еще денек отмучиться, да и домой.
Она все правильно сказала: ну что в самом деле голову ломать?… Парик… бинокль… Какое мне дело? Отбарабаним завтра лекции, попрощаемся с коллегами, а послезавтра утром господин Танненбаум отвезет нас в аэропорт.
— Пошли танцевать, — предложил я Ане.
— Нет, я еще не все сделала. Пойду к себе — поработаю, тут слишком шумно стало.
Я проводил Анну до ее коттеджа. Напоследок еще раз уточнил место нашей встречи. Сауна? Сауна!
Когда я вернулся, тусовка была в самом разгаре. Господа журналисты активно оттягивались. Коля Повзло пил с Юрием Львовичем. Как только Юрий Львович увидел меня — сразу вскочил. Сейчас будет пуговицу крутить, понял я и оказался прав. Он вцепился в пуговицу моего пиджака и сказал, тараща глаза:
— Нам нужно поговорить, Андрей Викторович.
— Может быть, завтра? — спросил я, пытаясь освободить пуговицу.
— Нет, немедля, — сказал Юрий Львович и решительно пуговицу дернул. Она оторвалась. Юрий Львович недоуменно на нее посмотрел и протянул мне:
— Возьмите. Это ваша.
— Спасибо, — сказал я.
Юрий Львович был уже изрядно нетрезв, глаза у него блестели, залысины сделались цвета кумача.
— Нам нужно поговорить тет-а-тет.
— Я слушаю вас, Юрий Львович.
Хроникер ухватил меня за локоть и потащил. Я грустно посмотрел на Аньку, она подмигнула.
— Я знаю, кто совершает кражи, — громким шепотом заявил Юрий Львович.
— Это интересно, — сказал я, а про себя подумал: «Дурдом…»
— Я подозреваю господина Танненбаума.
— Да? И почему же вы его подозреваете?
— Сволочь!
Дурдом. Нужно будет сказать Повзло, чтобы больше не пил с этим скандалистом-хроникером.
— Сволочь законченная и на руку нечист. Еще при коммуняках попадался на растрате. Да и сейчас, знаете ли…
— Что — сейчас?
— Барабанит. И в ментовку, и в ЧК.
О, я его знаю.
Я пожал плечами, а Юрий Львович взялся за вторую пуговицу… Нет, это слишком! Я резко отодвинулся, спас пуговицу.
— Скажите, Юрий Львович, — спросил я, — зачем вы мне все это рассказываете?
— Как — зачем? Нужно разоблачить Танненбаума.
— Разоблачайте на здоровье. В милицию, кстати, сообщили о кражах?
— В милицию?! Вы смеетесь?
— Нет, нисколько.
Хроникер снова нацелился на пуговицу, но я предусмотрительно накрыл ее ладонью, а ему протянул другую, уже оторванную.
— Что? — спросил он. — Что это?
— Пуговица, — ответил я. — Если уж вам непременно нужно что-то крутить — крутите эту. Я вам ее дарю.
— Спасибо… В милицию, говорите вы? Мафия, голубчик! Все повязаны. Круговая порука! Вы видели, на чем ездит эта проститутка Виктория? На джипе, Андрей Викторович!
— А при чем здесь Виктория?
— Ее папочка — начальник милиции N-ска. На какие шиши начальник милиции подарил доченьке «лэндкрузер»?
