В прошлом году была предпринята попытка завербовать Соболину сотрудниками ФСБ. В ходе расследования дела бизнесмена Гурджиева, успеху которого способствовала добытая Соболиной информация, ситуация урегулирована".
Из служебной характеристики
— Andrew! Fuck you, my friend!
— Shit, Linkoln! I like you see! — По коридорам Агентства разносилась иностранная речь, звуки «засосных» поцелуев и похлопывание тяжелых ладоней по широким спинам. Это могло означать только одно: в гости к Обнорскому приехал его приятель Линкольн Мак-Дауэлл.
Рыжий шотландский великан был соавтором шефа по книжке «Бандитский Эдинбург», знакомым еще по службе на арабском Востоке в далеких восьмидесятых, да и просто закадычным старым его дружком. Наезжал Линкольн в Питер нечасто и, конечно же, со всеми возможными предуведомлениями, но «нечаянная радость» разыгрывалась всякий раз с неизменным энтузиазмом, и никакой неловкости от старой хохмы не ощущалось — Мак-Дауэлл всегда так сиял взором и громыхал басом, что это сходило за импровизацию. Встретились мальчики, и слава Богу!
Вскоре к дружеской компании в кабинете шефа пришлось примкнуть и мне.
— Аня, нашему другу Линкольну нужна помощь. И сделать это придется тебе.
Уточнив, что это не интим, и вручив стакан с виски, Обнорский рассказал о проблеме своего друга. Оказывается, Линкольну совершенно необходимо побывать в Ораниенбауме — у него там обнаружился предок. Видали бы вы ту, извините, плебейскую насмешку в глазах и голосе шефа, когда он объяснял, что шотландский пращур был найден в Меншиковском дворце в виде портрета!
Мол, бывшего соратника Петра Великого и Алексашки Меншикова узнал по альбомной картинке линкольновский дядя и племяннику завещал святыню навестить.
— Ну прямо второй депутат Салехард!
Тот тоже кричит на каждом шагу о своих предках. Но уверяет притом, будто бы знает, как найти во дворце фамильные бриллианты. Слыхала вчера, как он денег из бюджета требовал на поиски кладов?
— Что-то бредовое припоминаю, но я-то здесь при чем?
— Да при том, что ехать надо немедленно, пока не закрыли дворец депутаты-кладоискатели или просто из-за окончания сезона. А кто у нас грешит знанием английского? Вы, Анна Владимировна, не отпирайтесь. И поехать в славный город Ломоносов вам сегодня придется. О'key?
— O'key ли, Андрей Викторович? Вы поглядите на золотые свои, времени-то уже почти четыре. В Ломоносов тащиться не ближний свет — у меня же ребенок дома!
— А муж тебе на что?
Тут он был прав. Володя стая в последнее время еще большим семьянином, чем до пресловутой истории с Жорой Армавирским (бизнесменом Гурджиевым, то есть). И зловредные слухи о страстном романе, якобы полыхнувшем в душе и теле моем при встрече со жгучим олигархом, на него не подействовали. Обидно даже. Притом, что сама я страшно переживала по поводу его прежних «леваков». А может, и не стоит ворошить старое?
— Ладно, Андрей, съезжу я на руины империи, но при гарантии отгула на следующий день и ужина по завершении экспедиции сегодня. В приличном, прошу заметить, месте!
Отказа ни в чем не последовало. Обнорский гарантировал укороченный рабочий день по уходу за ребенком Соболину и заслуженный отдых мне. А в том, что Линкольн не оставит меня без ужина, никто даже не сомневался. Так что придраться было попросту не к чему, и, дав мужу наказ не забывать об отцовских обязанностях, я уселась на заднее сиденье «Серебряной стрелы». Водитель агентского автомобиля, именуемого по паспорту «Волгой», дал по газам, но мотало нас так уютненько, что за Нарвскими я уже задремала.
Похоже, и клиент мой не сильно интересовался окрестностями, поскольку от него сквозь дрему и продукцию «Русского шансона» услышала я лишь два вопроса: «Petrodvorez?» и «Baltika?». Не знаю, что шотландец имел в виду во втором случае, море или пиво, но водитель Леша его любопытство каким-то образом удовлетворил.
Окончательно я пришла в себя уже в Ораниенбауме. Мы подъехали к воротам Нижнего парка как раз вовремя — группа соотечественников Линкольна поднималась по парадной лестнице Большого дворца, и мы примкнули к британским гостям. А иначе во дворец нас могли и не пустить — одиночек в эту пору музей уже не обслуживал. Так что мы вполне оценили волю счастливого случая, который, как оказалось, благоволил к нам не в последний раз.
Едва оказавшись во дворце, Линкольн стал ко мне приставать: «Where is my Grandfather?». Благо, дело было не в Зимнем, и вскоре мы обошли все помещения меншиковской резиденции. Но заветного портрета не нашли! Где, почему, как — шотландец выплеснул на меня всю свою растерянность и обиду.
И тут нам повезло еще раз. Музейная барышня, бродившая по соседству с пухлыми описями, прошептала на чистейшем английском, что готова разрешить наше недоумение. Мол, если речь вдет о портрете неизвестного, предположительно иностранца, то он еще вчера был передан из экспозиции в реставрационную мастерскую, где и будет находиться до следующего лета. «Как хранитель коллекции, могу вас заверить, что состояние красочного слоя и грунта требует немедленного вмешательства специалистов», — добавила она на русском, но так же мило. И только горестное восклицание Линкольна:
«O my Grandfather!» — вывело ее из полудремы.
— Что вы сказали? Вы предполагаете, что на портрете изображен ваш дедушка?
— Конечно, мой! Линкольн Мак-Дауэлл!
— Как интересно. Идемте же!
Еще не веря удаче, мы ринулись вслед за барышней в недра музея. Они оказались гораздо интереснее самой экспозиции, особенно реставрационная мастерская. Мне всегда нравился артистический беспорядок, баночки-тюбики, букеты чистых кисточек и засохшие палитры. Все это дышало очарованием процесса, скрытого от глаз посторонних, которым надлежало видеть лишь конечный продукт и ничего более.
В музейной мастерской, этом гибриде художественного ателье и научной лаборатории, процесса мы не увидели, но зато нас ожидала встреча со стариком Мак-Дауэллом! А также с его реаниматором, как назвал себя молодой человек в бандане, с серьгой в ухе и бородкой карибского типа — типичный флибустьер по имени Фазиль. Он подвел нас к здоровенному столу из некрашеных досок и снял подозрительного вида тряпочку с одной из лежащих на нем картин.
— Любуйтесь!
— O, shit! He is Mak-Dawll!
Казалось, от крика Линкольна обвалятся все стоявшие на стеллажах банки.
Хотя он мог бы и не орать, сомнений в фамильном сходстве ни у кого не возникало. Гордый старец приветственно взирал на своего потомка с холста, оклеенного квадратиками папиросной бумагой. «Good evening, мол, my grandson, good evening!» — словно бы говорил он.
И клянусь, была в том взгляде некая покровительственная усмешка, разъясняющая не носящим славной фамилии: кто мы, а кто они. Порода!
Размышлять о перипетиях генеалогии я, как выяснилось, могла еще долго.
