* * *
Все были в сборе — Сам, Спозаранник, Скрипка, Повзло, Каширин.
И все одновременно, как по команде, повернули головы и обалдело воззрились на мою наглую персону.
— А, явился, — грозно провозгласил Обнорский. — Явление Витька народу. Ну что ж, иди в приемную, сиди, жди. Закончим совещание — вызовем, будем разговаривать…
Я изящным жестом раскрыл сумку и небрежно водрузил на стол шефа две видеокассеты.
— Это что? — спросил Обнорский.
— Это головная боль депутата Бореева, по причине которой, я так полагаю, он в настоящее время страдает стойким половым бессилием.
Я порылся в сумке, и рядом с кассетами легли «успеховские» папки с лейблом нашего Агентства. Обнорский недоуменно раскрыл верхнюю и первой же бумажкой, попавшейся ему на глаза, стало его персональное досье.
Шеф прикрыл папку рукой, посмотрел на отцов-командиров и усталым голосом попросил их прервать летучку и на некоторое время покинуть кабинет.
Народ недоумевающе потянулся к выходу. Последним вышел намеревавшийся что-то возразить, но так и не решившийся это сделать Скрипка.
Мы с Обнорским остались одни, немного помолчали, после чего он спросил:
— Так, значит, это ты был сегодня ночью в «Успехе»?
Я утвердительно кивнул.
— Я так понимаю, — продолжил шеф, — что у тебя были на это какие-то личные причины? Ведь не за бореевскими же пленками ты под статью полез?
Я ничего не ответил, но Обнорский, похоже, и так уже обо всем догадался.
— Ладно, не хочешь говорить — не надо. Вот только объясни мне, зачем ты в этот блудняк еще и Зураба с Железняк втянул? А если бы вас там всех троих замели? Да что замели — просто убить же могли. Ты об этом подумал?
Я сделал недоуменное лицо: мол, при чем здесь вообще Нонка и Гвичия?
— Шах! Вот только не надо делать из меня идиота. Мне с утра жаловался Модестов, что вы втроем где-то полночи зависали. Они с Нонкой совершенно разругались, потому что она ни в какую не говорит, где вы были… И совершенно правильно делает, между прочим… В общем, так.
Я еще с ребятами лично поговорю — и чтобы в Агентстве про это ни единая душа ничего не знала. Ясно? Надеюсь, ты там по-серьезному не наследил, по крайней мере — трупов после себя не оставил?
Обнорский вышел из-за стола, закурил и раскрыл одну из папок, откуда высыпался с десяток фотографий.
Мы бросились их подбирать.
— Вот ведь суки, — ругнулся Обнорский, разглядывая одну из фоток, на которой он был запечатлен с какой-то полуголой девицей, — даже не помню, в каком же это году было снято? А главное, где они этот снимок достали?
— А кто это? — беспардонно поинтересовался я.
— Да так, грехи студенческой молодости, — уклончиво отмахнулся шеф и, сделав пару затяжек, неожиданно ударился в воспоминания:
— Хорошая девчонка была, между прочим. Можно сказать, первая настоящая любовь.
Я, помнится, так в нее втрескался, что начал было даже стихи писать. — Он задумался, вспоминая, и потом продекламировал:
Ах, какая ты вся есенинская,
Взгляд глазишь твоих растревожил,
И печальный я вышел на Ленинском,
Окунувшись в унылые рожи.
Мы собрали рассыпавшиеся фотографии, и Обнорский вместе с остальными папками запер их в сейф.
Я увидел, что одна из фоток, на которой Обнорский был запечатлен уже явно с какой-то другой своей любовью, так и осталась лежать на полу, однако вида не подал.
— Ладно, Виктор-Шеф протянул мне руку. — В конце концов, будем считать, что победителей не судят. Да, ты сам-то как — не зря туда сходил? Решил свои проблемы?… Ну и отлично. Все. Давай-ка, позови там остальных…
* * *
Ожидавшее в коридоре начальство оживленно обсуждало мою судьбу. Похоже, они не надеялись, что я выйду от шефа столь подозрительно спокойный и вполне живой. После того, как мы все снова собрались в кабинете, Обнорский обвел взглядом присутствующих и заявил:
— Господа! Хочу сообщить вам, что в последнее время Виктор Михайлович Шаховский по моему поручению занимался специальным секретным заданием, которое требовало строжайшего соблюдения конспирации. Только что Виктор Михайлович доложил мне об успешном завершении расследования, в связи с чем в вашем присутствии я хочу поблагодарить его за отлично проделанную работу и соответственно прошу подготовить приказ о его премировании.
Больше других эта пламенная речь Обнорского ошарашила Скрипку. Он долго не мог прийти в себя, а потом наконец выдавил:
— Как же так. Он же пейджер потерял. Проверка еще не закончена.
Я продемонстрировал Алексею Львовичу числящееся за мной казенное имущество и в тон Обнорскому пояснил, что сцена с утерей пейджера была инсценирована, конечно же, сугубо в интересах исполняемого мною секретного задания. В это время внимание Каширина привлек валявшийся на ковре снимок. Он поднял его и удивленно присвистнул:
— Ого… Ах, какая женщина, а, Андрей Викторович? Мне б такую…
Договорить, какую именно, Родион не успел. Смутившийся шеф выхватил у него фотографию и сунул ее в стол, пробурчав при этом, что-то типа «фотомонтаж» и «враги подбросили». Похоже, ему не особенно поверили, поэтому Обнорский поспешил замять тему и подвести черту под нашей встречей:
Ну все, Виктор. Иди работай. — Он повернулся к Скрипке:
— Я надеюсь, что ваши трения с Алексеем Львовичем отныне можно считать исчерпанными?
После этого нам со Скрипкой ничего не оставалось, как пожать друг другу руки, и я победителем покинул этот «эскадрон гусар летучки».
* * *
В тот же вечер я заехал домой к матери Татьяны и оставил для нее запечатанный пакет, в котором находились пять «поляроидных» снимков и оказавшаяся невостребованной тысяча американских долларов.
Спустя несколько дней ночью меня разбудил междугородний телефонный звонок. Я был почти уверен, что это звонит она, и потому не собирался снимать трубку. Однако звонки были столь долгими и настойчивыми, что в конец концов я все-таки решился.
— Привет! Это ты? Я тебя разбудила?
— Привет! Это я. Да, ты меня разбудила.
— Виктор, я смотрела сюжет. Ну тот самый, про «Успех». А потом мама передала для меня твой пакет. Там, в «Успехе» — это был ты? — Я ничего не ответил, и она продолжила:
— Знаешь, Рустам мне рассказывал про эту контору. Они и здесь, у нас, столько гадостей людям устраивали. Когда Рустам увидел, как их обнесли, а потом еще и ославили на всю страну, он просто радовался как ребенок…
— Я рад, что он у тебя такой живой и непосредственный…
