Лукошкин, утомленный оперской работой, этой романтики не понимал.
Он считал, что ночь дана для того, чтобы спать, а потому не особенно возражал, когда я уходила в компании с другими. Насмотревшись на красоты Петербурга в сумеречном свете и озябнув от ночного воздуха, я под утро возвращалась домой со странным смятением в груди. Чувства, непонятные мне самой, распирали меня, но говорить об этом ни с кем не хотелось. Тем более с мужем, который, оторвав голову от подушки, встречал меня недовольным ворчанием: «Носит тебя!»
Давненько я не гуляла белыми ночами. Вот ведь рутина как затягивает.
Иногда случается ночью выехать куда-нибудь, но разве тогда есть время осмотреться по сторонам, остановиться, вдохнуть полной грудью! Я посмотрела на лежащего рядом мужчину. Скрестив руки на груди, он безмятежно спал. А мне бы так хотелось, чтобы он вдруг учащенно задышал во сне, тревожно наморщил лоб… Я бы прохладной рукой разгладила ему морщины, дыхание бы его стало ровным, а на губах появилась бы почти детская улыбка. Но этот мужчина спал спокойно. Он вообще все делал очень спокойно, без фанатизма, как он сам любит выражаться. По-моему, у него даже не участился пульс, когда он, в очередной раз предложив мне руку и сердце, получил мое «Да». Он не романтик. Он сделал мне это предложение, отхлебнув кофе из чашки в одной из городских кофеен. Хотя он выбрал очень удачный момент. Я была в растрепанных чувствах — от известия о предстоящей женитьбе бывшего мужа, от неурядиц на работе, от гнетущего осознания того, что в жизни что-то идет не так. Я была готова согласиться на все, что угодно. Даже полететь в космос.
Я встала с постели и, накинув шелковый халат, обнявший меня прохладой, прошла на кухню. Здесь у меня в секретной коробочке хранились сигареты. Вообще, я давно бросила курить.
Но иногда — как. например, сейчас — я испытываю почти физическую потребность выкурить сигарету. Делаю это тайком, чтобы не приучить сына к вредной привычке. В изящной пачке «Голуаз» осталась одна сигарета. Как удачно, подумала я. Войди сейчас на кухню тот мужчина, что остался в спальне, и раздели он со мной эту сигарету, мои мысли, возможно, потекли бы в совершенно другом направлении.
Но мужчина спал. В силу ли холостяцкой жизни — не знаю, но он не просыпался мгновенно, когда рядом не оказывалось близкого тела, как это случается со мной. Сбрасывая пепел в пасть глиняной жабе — «говорящий» подарок подруги, я с грустью поняла — замуж за этого человека я не выйду. Какая бы спокойная и обеспеченная жизнь меня не ждала. Мне нужен пылающий горн, а не тихий семейный очаг.
Конечно, всего этого я говорить ему не стала. Потому, что он счел бы это проявлением расшатанности нервной системы. Он не стал бы высмеивать меня, как это сделал в свое время Лукошкин, попеняв мне на мое увлечение «психологизмом». Он бы просто меня не понял. Впрочем, он не понял меня и без всего этого. Надо отдать моему несостоявшемуся мужу должное — сообщение, напрочь отменяющее предыдущие договоренности, он воспринял стоически. Даже спокойно.
Хотя о том, что он все делает спокойно, я уже говорила.
Ну вот, осталась ты, Лукошкина, у разбитого корыта. Эту тягостную констатацию прервал телефонный звонок:
— Анна, это Пол Янсон, судья из Амстердама. Помните, мы вместе работали у вас на семинаре по правам человека? Извините, что беспокою вас дома. — Голландского судью я, конечно, помнила. Хотя бы потому, что он был ведущим того семинара и очень внимательно выслушивал каждого выступающего, делая какие-то пометки в своем блокноте. — Мы хотели бы пригласить вас на стажировку в Гаагу, в Комиссию по правам человека. Мы с вами предварительно уже это обсуждали, и вы вроде не возражали?
— Да, здравствуйте, я помню нашу беседу.
— Есть одна маленькая проблема.
Вас ожидают в Гааге в ближайшую неделю. Вы сможете изменить свои планы в Петербурге, чтобы успеть к этому сроку?
Я лихорадочно соображала. Поездка куда-нибудь, пусть и не так далеко, как хотелось бы, может привести меня в чувство равновесия. Какие дела меня держат в Питере? Петруша у бабушки, и ему там нравится. Суд по «Нерпе» перенесен на осень, так что дергать меня никто не будет. Других процессов у меня в ближайший месяц нет. Да, кто же будет вычитывать тексты в «Явку с повинной»? Хотя, после заявлений Обнорского о поисках другого юриста я могу со спокойной совестью плюнуть на все и поехать в Гаагу.
— Да, господин Янсон, я как раз располагаю необходимым временем.? Что нужно подготовить к поездке?
* * *
Обнорский был взбешен:
— Надеюсь, Анна Яковлевна, вы понимаете всю серьезность вашего поступка для вашей дальнейшей работы в Агентстве?
— Я найду человека, который в мое отсутствие обеспечит вам юридическую поддержку. Это максимум, что я могу сейчас сделать. И перестань мне постоянно угрожать увольнением. Твои бесконечные придирки и выкрутасы не стоят ни тех денег, которые мне здесь платят, ни моих нервов.? Адье!
В Агентстве известие о моей поездке в Гаагу восприняли по-разному.
Спозаранник неприкрыто радовался.
Причем не моей удаче, а тому обстоятельству, что теперь его тексты и материалы его сотрудников не будут подвергаться жесткой юридической цензуре. Агеева ахала и охала:
— Анечка, тебе так повезло!
Нонка Железняк, сделав над собой усилие, тоже зашла меня поздравить.
Мы с ней в последнее время мало общались. Она была занята разоблачением Модестова, который явно крутил роман с Горностаевой, а также расследованием крутой аферы с квартирами воспитанников одного из городских приютов. А после того, как Железняк открыто заявила о том, что не видит ничего крамольного в романе Обнорского с Завгородней (мол, последняя — девушка молодая, красивая и незамужняя), то есть, таким образом, предала меня как подруга, я вообще не испытывала никакого желания поддерживать с ней прежние теплые отношения.
Отличилась и Завгородняя. Подойдя ко мне, она доверительно сказала:
— Знаешь, Лукошкина, я думаю, тебе эта поездка просто необходима.
Ты, главное, забудь про все, что здесь оставляешь. У тебя там — простор для действий. Так что вперед, на танки! — Почти дружеская доверительность тона Завгородней не нашла в моей душе никакого отклика, разве только вызвала раздражение.
10
Этот мужчина смотрел на меня уже целый час. Пытаясь быть приветливой с зарубежными коллегами, я улыбалась тем, с кем встречалась взглядом. Улыбнулась и ему. Он подмигнул мне, показал: «О'кей!» и с тех пор не отрывал от меня глаз. Иногда мне казалось, что он даже не мигал.
Моя приветливость улетучивалась, сменяясь недоумением, а затем и раздражением. Едва дождавшись перерыва, мой визави вскочил со своего места и прямиком направился ко мне.
Избежать этого тарана мне уже не удалось.
— Do you speak English? — сказал незнакомец утвердительно.
