— Воропаев, Имант и Соловейчик, — с готовностью ответила подруга.
Так. Старик Воропаев? Вряд ли.
Ты сама сказала, что он искренне убивается по сыну. Соловейчик? Не то.
Во— первых, женщина, во-вторых, ей бы сейчас со своими инцестными проблемами разобраться. Остался Имант. Похоже… Во-первых, бизнесмен. -Это, сама знаешь, люди особенные, отчаянные. Может, он испугался, что пленка окажется в руках партнеров? Да, скорее всего, это — Имант.
К тому же — Борис…
— Све-та!…
— В общем, надо с этим Имантом поближе познакомиться.
В это время Васька листала свою записную книжку и на стол выпала фотография: Васька сидит в комнате рядом с чучелом Императора и с Жужой на руках. Я тут же вспомнила свой конфуз с собачкой во дворе Васькиного дома и на всякий случай спросила:
— Слушай, а у вас Жужа никогда не убегала? В смысле — не пропадала?
— Жужа? Ну она — девочка своенравная. Мы же ее без привязи держим: иногда убежит на день по своим «собачьим делам», а потом обязательно возвращается. А сейчас она с мамой в Петровке, там ей раздолье. Тут на днях — я как раз в Москве была — убежала как-то очень надолго, мама даже забеспокоилась. Но все равно вернулась.
Василиса взяла фотографию, собираясь положить ее в книжку, и в последний момент еще раз перед моими глазами мелькнула гордая голова императорского пингвина. И тогда меня осенило.
— Вась-ка! Я знаю, кто это!
— Кто? — обалдела подруга.
— Это — Полярников! Как же я сразу не догадалась?
— Почему именно он?
— Потому что он — Полярников!
А у тебя украдена кассета с его исповедью и… пингвин.
— Да?… — недоуменно прошептала Вася. — Они что, всегда воруя, указывают каким-то образом на свою фамилию?
Действительно, неувязочка получилась.
— Жаль, а такое совпадение, — огорчилась я искренне.
— К тому же он не был в моей квартире. И вряд ли на такое дело пойдет будущий депутат Думы.
— Да, я об этом не подумала… Но тогда… — снова озарило меня, — это — Имант. Точно — Имант!
— Потому что он — Борис! съязвила Васька.
— Потому что ему нужна была кассета с компроматом на Полярникова!
Он бывал у тебя дома, подсмотрел шифр. А пингвина украл специально, чтобы мы подумали на Полярникова.
Он на него специально стрелки перевел, паразит!
Я с торжествующим видом откинулась на спинку стула. Васька смотрела на меня восторженными глазами. Смотрела так, словно я уже представила на суд вора в наручниках. Поэтому я слегка сбавила обороты.
— Самого Полярникова тоже исключать окончательно не будем (все-таки — какая фамилия! Полное совпадение!), будем держать его на подозрении. Как вора — на доверии.
— За такую работу мысли и выпить не мешает, — решила Васька.
И заказала по мартини: себе — красного, мне белого.
* * *
Художника каждый обидеть может.
Смысл этой фразы впервые дошел до меня с утра в Агентстве.
— Что это такое? — сунул мне в лицо Обнорский мой же текст.
— Новелла, — не моргнула я.
— Новелла? Нет, Светлана Аристарховна, это не новелла. Этот жанр по-другому называется.
— Неужели на роман тянет? — ахнула я.
— На роман? — опешил Андрей от такой наглости. — Да ты когда последний раз книгу в руках держала?
— Вчера, — соврала я.
— И о чем же роман? — хитро прищурился Обнорский.
— Ну… Там один тип ужас какой ужасный… — на ходу сочиняла я, — влюбляется в красавицу. И по сюжету нужно, чтобы она его поцеловала…
— Ты мне «Аленький цветочек» не пересказывай, — прервал мои воспоминания шеф. -
Забирай свою исповедь сексуальной психопатки и иди работай. «Над городом вставала кровавая заря!» — фыркнул Обнорский мне в спину. — И где люди только такой пошлости набираются?
* * *
— Свет, ты какой маской пользуешься? — Нонка заговорщицки тащила меня в угол.
— Из косточек персика. А что?
— Эффективная?
— Утром наложишь, подходишь к зеркалу… Это кто же такой пупсик розовый? Это что за девочка с атласными щечками? Неужели это я — Нонночка Железняк?
— Ой, Света, купи, а? Надо очень.
— Да ладно, куплю. А — что?
— Потом… Но никому — ни слова.
И Нонна помчалась в буфет, куда только что, по-военному чеканя шаг, прошел Георгий Михайлович.
А я, как всегда, заглянула к Агеевой. Марина Борисовна жаловалась Скрипке на обманувшую ее с утра продавщицу.
— Лешенька, я ведь никогда сдачу не пересчитываю! А таких они сразу засекают. В общем — ста рублей как не бывало.
— Это что, — поддакнул Лешка. — Со мной история еще смешнее произошла… Собрался я за бумагой для факса, беру машину, а тут Каширин с Шаховским: купи, мол, пива заодно, все равно на машине едешь.
В принципе Андрюха таких дел не поощряет, но июль стоял — пекло!
В общем, захожу в алкогольный отдел, прошу шесть бутылок. А пиво, что важно подчеркнуть, в тот период по шесть рублей было. Даю продавщице полтинник, она мне — шесть бутылок и… четыре рубля сдачи. А я во время покупки тоже за деньгами не слежу…
— Ну да, у нас начальство вообще денег не считает, — не преминула вставить Агеева.
— Не отвлекайтесь, Марина Борисовна, следите за ходом моей мысли, — не обиделся Скрипка. — Но смотрю я на эти четыре рубля и смутно чувствую, что сдача побольше должна быть. Продавщица заметила мое недоумение и говорит: «Что, молодой человек, что-то не так?» Да вот, говорю, вроде сдачи должно быть больше. Она: "Что вы?
Раз есть сомнение — давайте пересчитывать. Вы шесть бутылок взяли?"
Я: «Шесть». Она: «Пиво — по шесть рублей?» Я: «По шесть». Она: «Шестью шесть — сорок шесть?» Я: «Да». Она:
«Ну вот — четыре рубля сдачи с пятидесяти». Я отошел сконфуженный, но что-то меня мучает. Она — снова: «Молодой человек, давайте еще раз — у нас не может покупатель уйти недовольным». Представляете? Мы после этого еще дважды пересчитывали, и дважды я, как зазомбированный, на вопрос «шестью шесть — сорок шесть?» отвечал: да! Вот это — актриса! Прямо в цыганки иди и не прогадаешь…
Мы с Агеевой похихикали над незадачливостью Скрипки. Агеева даже забыла про свои пропавшие сто рублей.
— Леш, вот вы бы так зарплату нам насчитывали, с накидкой, — подытожила она.
Скрипка снова не обиделся.
С Горностаевой у него, что ли, опять все о'кей? Бедная Валя!
