— Девушка, надо брать! — хором верещали продавщицы.
— Красавица, ух, красавица! — причмокивал губами хозяин. — В таком платье любой принц — твой!
С принцем Борисом я встречалась вечером. Это платьишко любимого цвета было бы как нельзя кстати. Еще больше кстати оно будет завтра утром, когда я пойду сдавать новеллу Обнорскому. Не забыть бы только про гранатовые бусы…
Поскольку у меня с собой было всего двести долларов, пришлось звонить Ваське, чтобы она довезла недостающую сумму.
В общем, в поликлинику я опоздала. И к кабинету рентгенолога подходила в тот момент, когда он, рентгенолог, этот кабинет уже закрывал на ключ. Я не успела окликнуть его, потому что мой взгляд зацепился за бэйджик с именем врача, дежурившего в тот день: «Соловейчик Игорь Сергеевич».
Соловейчик… Соловейчик… Где же на днях я слышала эту фамилию?
Парень вынул табличку из крепления и, на ходу снимая халат, пошел к выходу. На бейсболке мелькнул логотип — буквы «С. Е.» с маленьким красным крестиком. И я тут же вспомнила его: бледного, с невыразительным ртом, в темных очках устаревшей модели — хозяина Жужи-Найды.
«Игорь Сергеевич! — хотела окликнуть я его. — Как поживает ваш песик? Вы меня не узнаете?»
Но я не окликнула. Потому что, как громом пораженная, вдруг вспомнила Васькин речитатив: «Соловейчик Нина Александровна. Двадцать восемь лет. Лаборант в поликлинике. Не замужем. И в этом — ее проблема».
* * *
Каширин «пробил» мне Соловейчиков в пять минут. Они были прописаны вместе — муж и жена, Игорь Сергеевич и Нина Александровна.
Жили они на улице Вронской, дом 1, квартира 3.
* * *
Нина разрыдалась с первой минуты. А потом начала рассказывать. Мы с Васькой не перебивали.
Детство у Нины было сущим адом.
Родители развелись, и у Нины оказались новые родственники — отчим со сводным братом. Брат — Олег Полярников — был на семь лет старше. Он вел себя отвратительно: когда не видели родители, щипал девочку, задирал платье, мерзко хихикая.
Нина боялась расстраивать маму и молчала.
Ей было девять лет, когда родители однажды ушли в поздние гости.
Вечером в ее детскую вошел Олег и запер дверь изнутри. А дальше начался кошмар…
Она ненавидит его всю жизнь. И с детских лет вынашивает план мести.
Судьбы их разошлись. Она — нищий лаборант, замужем за нищим врачом-рентгенологом. («Извините, Василиса Васильевна, про проблемы с замужеством я солгала: Игорь меня очень любит, хоть и все знает. Все остальное — правда».) Полярников — преуспевающий человек, будущий депутат.
Нина исподтишка следит за ним всю жизнь. И, узнав, что он ходит на консультации к психотерапевту, решила воспользоваться этим. Депутат — псих! Понравится ли это электорату? И они с мужем решили выкрасть его кассету. Для этого на консультации пришлось записаться самой Нине.
А Жужу они выкрали из Петровки всего на день («Вы не думайте, мы сами — собачники, и песика вашего не обидели»), чтобы случайные люди в подъезде ничего не заподозрили: собачка, рассудили Соловейчики, будет радостно прыгать возле собственной двери, пока они ее вскрывают…
«Какое счастье!» — думала я, слушая Нину. Какое счастье, что это — не Борис! Пакет с новым платьем приятно холодил колени. В глазах темнело от ожидания встречи. Мне показалось, что я даже ощутила запах мускуса — единственного и неповторимого запаха любви.
Исповедь несчастной, истерзанной женщины наконец закончилась.
— Простите меня, Василиса Васильевна!
— Нина, верните пингвина.
* * *
Я вытащила из пакета комочек своего горохового платьица и с наслаждением нырнула в прохладный шелк. Можно было не спешить: до встречи оставалось еще больше часа.
Такси тормознуло возле цветочной палатки. До дома Бориса было метров пятьдесят: этот мастерски встроенный новодел в старинные корпуса еще петровской застройки уже виднелся сквозь листву деревьев.
В тот момент, когда я, обходя цветочниц, собиралась ступить на узкую, мощенную плитками дорожку, зазвонил мобильник:
— Света, а почему тебя в конторе нет? — обиженно спросила Нонна Железняк.
— А что мне там сегодня делать? — удивилась я Нонкиной интонации. — У меня в городе дела.
— Да?… Значит, ты забыла…
— А о чем я должна помнить?
— У меня же сегодня — день рождения.
— Ой, Нонна, извини…
— Да нет, ты не виновата. У меня же день рождения — девятого мая, а праздную я всегда после всех майских праздников. А это — разные дни. Вот все и забывают…
Я инстинктивно тормознула возле цветочниц. Глаза автоматически выхватили из яркого многоцветья рыжие герберы, которые нагло — огнем — выпирали на общем фоне и забивали остальные цветы. Оранжевые цветы — на фоне моего платья: фу, какая безвкусица.
А впрочем, какие цветы, я же к Борису иду.
— Понимаешь, Нонна, у меня такая важная встреча… — Мне не хотелось обижать ее.
— Да? А народ уже подтягивается.
Горностаева вместе с Татьяной Петровной помогают столы накрывать.
Обнорский гитару принес.
— Обнорский? Будет петь?
Я знала, что шеф ревниво относится к корпоративным праздникам, любил лично вручить подарок имениннику, но уговорить его взять в руки гитару удавалось не всегда.
— Что это на него сегодня вдруг сентиментальность напала? — снова удивилась я.
— Как? Ты не знаешь? — зашептала Нонна в трубку. — Он же получил какое-то крутое предложение в Москве. С квартирой, с бешеным окладом.
Подробностей я не знаю, но об этом сегодня целый день в Агентстве только и разговоров.
— И он что — дал согласие? — Я вдруг почувствовала неожиданную неприязнь к тем большим москвичам, кто пытается переманить шефа. И — ревность к тем, кто, как оказывается, мог вместо нас стать членами его коллектива.
— Неизвестно, — расстроенно сказала Нонна. — Может, у нас сегодня, помимо моего дня рождения, — отвальная…
Я растерянно посмотрела на дорожку, которая вела к дому Бориса.
В трубке молча дышала Железняк.
Может быть, она, прижав трубку к уху, уже начала чистить редиску (Нонна много чего умеет делать одновременно). Может, она сейчас передвигает с места на место гитару Обнорского…
Я беспомощно скользнула взглядом по цветочным радам. И вдруг, в самом углу заметила невиданные цветы. Это были огромные вишневые колокольцы на длинных стеблях Они полностью совпадали с тоном моего платья, и я невольно залюбовалась красивыми голландскими цветами. А рядом, как специально, стояла гипсофила. Белые пушистые цветочки, если соединить их в один букет, напоминали просыпанные горошинки.
