Все эти мысли пронеслись у меня в голове за какие-то доли секунды: хлесткая и, надо признать, весьма тяжелая пощечина вернула меня с небес на землю, заставив окончательно поверить в то, что передо мной стоял не призрак, а действительно сама Татьяна.
— Какая же ты все-таки сволочь, Шах! — такими были первые слова, произнесенные когда-то любимой мною женщиной.
И в этот же момент раздался звон разбитого стекла. Для звука разбившихся сердец это было бы слишком уж громко и не правдоподобно. Все оказалось гораздо проще — это Агеева от неожиданности выпустила из рук портрет шефа. Боковым зрением я увидел, как на нас с Татьяной вытаращились совершенно обалдевшие Завгородняя с Горностаевой, а испуганный Григорий инстинктивно шарахнулся в сторону, укрывшись за стеллажом.
— Какая же ты все-таки сволочь, Шах! — упорно повторила Татьяна, пытаясь испепелить меня своими, от ярости ставшими еще больше, глазищами.
Как ни странно, но первой среди нас от шока оправилась опять-таки Агеева.
— Девочки, пойдемте, — пролепетала она и чуть ли не силой вытащила за дверь Светку с Валентиной.
Следом за ними прошмыгнул Гриша.
Дверь закрылась, и мы с Таней остались одни.
— Танюша, что случилось?
— Не смей называть меня Танюшей, мерзавец. И не надо делать такие невинные глаза. У тебя это плохо получается.
— Да ты можешь наконец сказать, что произошло?
— Ах, мы все еще продолжаем играть в невинность. Маленький невинный ягненочек Витя — как трогательно. Хорошо, я скажу тебе, что произошло. — Татьяна нервно рванула с плеча свою сумочку и дрожащими пальцами начала теребить заклинившую «молнию». — Я принесла тебе твои деньги, иуда!
Я почувствовал, что сейчас может произойти нечто ужасное, а я буду не в силах этому помешать, поскольку совершенно не врубаюсь в происходящее. Между тем Татьяне удалось открыть сумочку, из которой
она достала пачку долларов.
— Сколько ты запросил? Тысячу?
Ну что ж, это не так уж много. Но ведь ты у нас всегда был скромным мальчиком, да, Витя? Или ты все-таки предварительно заглянул в «Плейбой»? Неужели они пожадничали?
Странно — я ведь теперь хоть и маленькая, но все-таки звезда…
— Танюша… Все-все, извини Таня!… Ты можешь мне все-таки спокойно объяснить…
— Объясняю, Витя, — перебила она меня. — Я принесла деньги, вот они, — и я с трудом увернулся от долларовой пачки, которая довольно метко была запущена ею в мое лицо. — Забирай. С доставкой на дом. А теперь… теперь верни мне мои фотографии.
Из всего этого я смог пока понять лишь одно — речь, похоже, шла о тех самых «поляроидных» снимках.
— Таня! Понимаешь… У меня сейчас нет этих фотографий. У меня их украли. Буквально два дня назад.
А может, три…
Секунду назад я сохранил свою лицо от прямого попадания в него пачки с валютой, но уже сейчас очередная увесистая пощечина без труда нашла свою цель.
— Не ври мне, Шах. Не ври. Я же вижу тебя насквозь. Ведь ты же умный, умный и хитрый. Но этот номер… Этот номер знали всего несколько человек. В том числе, и ты, Витя. Мерзавец!… Теперь я понимаю, что ты просто испугался. Вы оба испугались…
— О ком ты? — Похоже, в эту историю замешан еще и кто-то третий.
— Я говорю о твоем партнере, Витя. Кто он? Суда по акценту, кавказец? Грузин? Господи, я только сейчас догадалась! Ведь это был твой дружок? Это был твой Гвичия? И за сколько же он согласился поучаствовать в этом паскудстве? Десять? Двадцать? Сорок процентов?… Хотя нет, сорок ты бы, наверное, пожалел…
— Таня, успокойся. У тебя истерика. При чем здесь Зураб? Что ты несешь? — Ненавижу, я просто ненавижу ощущать себя идиотом.
Между тем Татьяна, казалось, меня уже не слышала:
— Ну конечно же. Я все поняла.
Вы просто оба испугались. Вы испугались, что я все расскажу Рустаму, — и тогда…
— Извини, а Рустам — он кто?
— Рустам — это мой муж. И не ври, что ты этого не знал. О, если бы я только рассказала все Рустаму. Его охрана разорвала бы вас на сотни маленьких кусочков… Но я пожалела тебя, Витя. Пожалела. Хотя такое ничтожество, как ты, не заслуживает даже самой унизительной жалости…
Короче, деньги ты получил. А сейчас — верни мне фотографии.
— Прости, Танюша. Но у меня действительно нет твоих фотографий, — устало произнес я.
— Какая же ты мразь, Шах! — Из ее глаз хлынули слезы. Она резко повернулась и почти бегом бросилась к двери. — Чтоб ты подавился этим деньгами! — такими были ее последние слова.
Татьяна распахнула дверь, которая открылась почему-то не сразу, явно наткнувшись на какое-то препятствие извне. Короткий узнаваемый женский вскрик свидетельствовал о том, что этим препятствием была Агеева, которая, вероятно, подслушивала наш разговор за дверью. (Что ж, Марина Борисовна всегда славилась своей тягой ко всему скандальному и необъяснимому. За что, похоже, и поплатилась.) Потом железная дверь с грохотом закрылась…
Некоторое время я оставался в комнате один, после чего в отдел ворвался чрезмерно возбужденный господин Скрипка.
— Шах! Что здесь происходит?
В умывальнике Агеевой прикладывают ко лбу холодный компресс, у вас здесь бьют стекла, хлопают дверьми, — завхоз огляделся по сторонам, — валяются доллары. Вы что здесь, окончательно с ума посходили? Ну что вы молчите? Да, — неожиданно вспомнил он, — между прочим, я еще вчера вечером ждал от тебя объяснительной об обстоятельствах утери пейджера…
Только сейчас я окончательно пришел в себя. Взглянув на беснующегося завхоза и прекрасно отдавая себе отчет в том, что подписываю себе смертный приговор, я, медленно и четко выговаривая каждое слово, произнес:
— Алексей Львович, а не пошел бы ты на хуй…
И не став дожидаться ответной реакции, подобрал доллары и быстрым шагом вышел из отдела. И вообще из конторы. Все там же, на лестнице, я снова столкнулся с Гришей и попросил у него сигарету.
— Ты же знаешь, Вить, у меня только «Беломор», — охраннику было ужасно неловко за то, что оказался свидетелем нашей с Татьяной встречи.
— Давай «Беломор»… Слушай, Гриш, я возьму у тебя всю эту пачку?
— Бери, конечно. У меня там еще есть.
— Спасибо, Гриш. — Я пожал ему руку и пошел вниз, задержавшись у самого выхода:
— Гриша! Если меня кто будет спрашивать — говори, что сегодня в Агентстве меня уже не будет. А может, и завтра тоже, хорошо?…
* * *
«Воздух, мне нужен воздух», — колотились во мне строчки из некогда любимой кинчевской «Алисы». Как былинный витязь на распутье, я стоял, затягиваясь Гришиным «Беломором», и прикидывал, куда мне теперь идти. Налево — в сторону Невского, или направо — на Фонтанку.
