— С тех пор, как рыжие стали горничными. Пыль ли вытираю, цветы ли поливаю, только и слышу со всех сторон — Калугин, Калугин… Кто это?
— Калугин — это босс. Взять твоего же Карачаевцева. Он думает, что он — босс.
А на самом деле сам давно сидит на крючке у Калугина. Василий думает, что он — начрев? Это Калугин — начрев, и от него зависит, чем Василий будет завтра. Цаплина считает, что у нее независимая газета? Это от Калугина зависит, какую дозу свободы дать ее «Тик-таку».
Все! Лучше бы он о Марианне — ни слова!
— А Марианнино ДТП — ваших рук дело?
Голяк осоловело уставился на меня.
— Это ведь ваш помятый «мере» стоит во дворе? И не отпирайтесь — вы же сами меня на нем вчера домой везли, никаких вмятин не было.
На лице Голяка было такое неподдельное удивление и разочарование, словно вместо конфеты ему подсунули пустой фантик.
— А пожар сегодняшний на Дворцовой набережной? А угрозы старикам? Для кого стараетесь квартиру заполучить? Для Пчелки на?
Голяк вдруг разозлился:
— А хоть и для Пчелкина. Услуга за услугу. Такой контракт даром, что ли, можно заполучить?
— А то, что старуха задохнулась в дыму? А то, что Цаплина и Чичикова лежат в больнице? А то, что четверо стариков из коммуналки, которую вы с Зайчиковым расселили для начрева, погибли или пропали без вести?…
— Ты кто? — набычился Голяк.
— Ну уж никак не горничная!
— А кто?
— Журналистка! Из «Золотой пули».
И так все это не спущу!
Голяк секунду размышлял, а потом жарко зашептал:
— Это не я. Это все Зайчиков. Я — только прикрытие. Все планы разрабатывает он.
А за ним — Калугин. Генка давно в подручных у Калугина бегает. Я же сказал: Калугин — босс. А я? Я — мелкая сошка. Я всего-то и сделал, что велел попугать старух по телефону. И «мере» мой с утра Зайчиков себе брал для каких-то дел.
Как я все-таки устала за эти дни. Как я хочу в отпуск.
— Значит, так, Голяк! — Я встала из-за стола. — Если с голов стариков на Дворцовой набережной упадет хоть один волос — двадцать шестого покушения тебе не избежать, а уж чем оно закончится, я пока не знаю. И учти — все, о чем мы сейчас говорили, записывается. — Я показала диктофон. — А о том, что я сейчас здесь и именно с тобой, знает все Агентство; мало того, двое моих коллег сидят неподалеку, за соседними столиками…
Я врала и завиралась, но никогда еще мне это не доставляло такого удовольствия. Я виделась себе крутым расследователем и любовалась собой со стороны.
— Все. Живи пока… — Я взяла сумочку и вышла из клуба.
* * *
Дорогу до Луги я проспала. Скрипка гнал машину что есть мочи, к счастью, машин на трассе было мало. Потом до Пскова мы мирно болтали, потягивая кофе из термоса, который предусмотрительно сунула мне в спортивную сумку Сашка.
Все— таки до чего красива Псковщина. Мы ехали почти строго на юг. Миновали Остров, Пыталово, Опочку. В пышной зелени лесов уже начинала просматриваться грядущая осень. Сады ломились от невиданного урожая яблок, груш и слив. В палисадниках горели разноцветьем «бабушкины цветы»: георгины, флоксы, астры. А Себежский район, наверное, один из самых красивых уголков нашей страны. Сплошные соединяющиеся озера, песчаные холмы, сосны.
Во Пскове мы купили крупномасштабную карту области и теперь долго изучали названия деревень. Деревня Замогилье, исходя из данных местных топографов, располагалась на отшибе, в стороне от больших и малых дорог. На последней развилке мы еще раз сверились по карте и спрятали ее в «бардачке». Дальше предстояло преодолеть семь километров по раздолбанному проселку. Скрипка с тоской посмотрел на рессоры своей «девятки».
— Надо было в Агентстве побольше взять на оперативные расходы, — вздохнул он.
— Сам бы себе и взял, — съязвила я, зная о патологической экономности Лешки.
Когда до Замогилья оставалось полтора-два километра, на дорогу из леса вышел дед с корзинкой.
— Отец, случаем Екатерину Раух из Замогилья не знаешь? — высунулся из окна Лешка.
— Добросишь до деревни, покажу.
Дед взгромоздил корзину рядом с собой на заднее сиденье. В ней под слоем папоротника проглядывали сыроежки и черноголовики.
— Уже грибы пошли? — удивилась я.
— Еще не пошли. Будут дожди, будет и гриб. А пока — сушь в лесу.
Мы обогнули маленькое картофельное поле и впереди, за высокими деревьями, проступила крыша деревянного двухэтажного барака.
— Ну все, приехали. Я здесь сойду, еще грибов по опушкам поскребу, а вам туда.
— А в каком она доме живет? — уточнила я.
— А там всего один дом. Все там и живут.
* * *
Екатерина Ласловна оказалась пятидесятилетней женщиной с лицом, на котором еще просматривались следы былой привлекательности, но помятым жизнью, тяжелой работой, плохой едой.
Она рассказала, как после продажи своей комнаты вдруг выяснила, что по документам надлежит ей жить не в отдельной однокомнатной квартире на Комендантском, а в деревне на Псковщине. Она взбунтовалась, пришла к руководителю фирмы «Хата плюс»
Зайчикову, но Геннадий Петрович вдруг из интеллигентного человека превратился в откровенного хама и грубияна, стал ей угрожать. А тут она еще узнала о странной гибели и исчезновении своих бывших соседей.
Екатерина Ласловна испугалась и, не собирая вещей, приехала в Замогилье. Тут и выяснилось, что таких обманутых бедолаг, как она, здесь под сто человек. Все прописаны в этой халупе, живут по несколько человек в одной комнате; перегородками служат старые простыни, натянутые на веревки.
— А вы зачем приехали? — уже в который раз боязливо спрашивала Раух.
— Да за тем и приехали, чтобы услышать весь этот ужас, — зло сказал Лешка.
Солнце стояло высоко в небе. Стало жарко, и я сняла легкую ветровку. Реакция Екатерины Ласловны была неожиданной:
— Валюта, а откуда у вас мой кружевной воротничок?
Да сколько ж это будет продолжаться? Сейчас и эта женщина обвинит меня в воровстве?
Скрипка посмотрел на меня подозрительно:
— Да, откуда? У тебя не было такой блузки.
— Блузку я купила перед отпуском в «Гостинке».
— А воротничок?
— А воротничок мне подарила одна хорошая женщина в Репино.
— Какое совпадение, — улыбнулась Раух. — И мне мой воротничок тоже подарила очень милая женщина. Она какая-то родственница этому Зайчикову. Только в отличие от него — очень порядочный человек. Пока я ждала его, чаем меня поила, стихи читала.
