— Сколько ты получаешь денег в месяц?
— Немного, по-вашему получается примерно пятьдесят два динара… Десять оставляю себе, остальные отсылаю домой семье.
— Старшие солдаты тебя не обижали?
— Нет, меня даже от тренировок все время освобождали, от занятий, чтобы не уставал и привыкал постепенно.
— Какие страны на Земле ты знаешь?
— Их много… СССР, Куба, Британия, Россия, Франция… Есть еще, но я забыл…
— Про Америку слышал что-нибудь, про США?
— Слышал, но я забыл.
— Америка — хорошая страна?
— Да, очень хорошая.
— Понятно… А про Ленина слышал что-нибудь?
— О, Ленин, конечно, слышал…
— Что слышал?
— Не помню точно, но, клянусь Аллахом, это очень хороший человек…
С каждым новым своим вопросом и полученным ответом Громов все больше и больше мрачнел, не обращая внимания на откровенно веселившихся Мансура и Абду Салиха. Обнорский тоже невольно улыбался, переводя наивные ответы маленького солдатика. Когда пленного увели (Мансур перед этим что-то шепнул сержанту-конвоиру), Громов покрутил головой и неохотно сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:
— Мне кажется, его показаниям нельзя доверять…
— Почему? — Абду Салих подался вперед, а Мансур замер с незажженной сигаретой во рту.
Громов вздохнул, пожевал нижнюю губу и пояснил:
— Это «иван», пустышка… Его специально нам подсунули, он набит дезой по уши, только сам об этом не знает… Я про такое слышал у нас в Союзе. Даже не только слышал…
Подполковника прервала какая-то возня в небольшом удалении от палатки-шатра, в которой происходил разговор, потом раздался протяжный тоненький крик-всхлип, оборванный короткой автоматной очередью, и все снова стало тихо.
«Иваном» в воздушно-десантных войсках называли мешок с песком, выбрасываемый с парашютом из вертолета перед десантированием личного состава — для определения направления и скорости ветра на высоте; по «ивану» производилась корректировка точки выброски.
— Что это? — Обнорский вскочил со складного стульчика и попытался поймать взгляд Абду Салиха, но тот как раз занялся перешнуровкой своего ботинка. Андрей оглянулся на Дмитрия Геннадиевича, тот вздохнул и сказал устало:
— Сядь, Андрюша… Это не тревога…
Обнорский сел, продолжая недоуменно крутить головой. Майор Мансур раскурил наконец свою сигарету, сделал первую длинную затяжку и обратился к Громову, старательно выговаривая русские слова (у него был характерный почти для всех арабов акцент — Мансур не мог выговорить звук «п», вместо него все время получалось «б»):
— Товарищ Дмитрий, по-моему, вы немного переоцениваете наших северных друзей… Пленный был обычным солдатиком-новичком, таких много в любой части… У нас таких тоже много… Я не думаю…
— Постойте! — До Обнорского наконец дошло, почему Мансур говорит о пленном в прошедшем времени, — Этого парня что — расстреляли?!
Мансур пожал плечами и хладнокровно кивнул:
— В условиях боевой обстановки… У нас ограничен запас воды и еды, а колодцы — только в Шакре. Если их еще не взорвали. К тому же для охраны пленного надо постоянно выделять людей, а их и так немного…
— Подожди, Мансур, подожди, — затряс головой Андрей, — но он же пленный?
Замполит щелкнул языком и улыбнулся — улыбка эта могла означать все что угодно. Обнорский вскочил и, не обращая внимания на окрик советника, выбежал из палатки. Маленькое скрюченное тельце лежало метрах в тридцати от штаба, отбрасывая на красноватый песок длинную утреннюю тень. Двое сержантов, отложив автоматы, перекуривали, а трое раздевшихся до пояса рядовых лениво копали яму. Пленный лежал, странно вывернув голову и поджав колени к груди, словно пытался в смертной муке свернуться калачиком. Андрея замутило и затрясло, но блевануть он не успел — сзади неслышно подошел Громов, взял Обнорского за плечи и сказал жестко:
— Пойдем-ка!
Пустыня вокруг Шакра была каменистой, барханы желто-розового песка чередовались с красно-коричневыми обломками старых скал, за один из которых советник и завел Андрея.
— А куда мы идем?… — начал было спрашивать Обнорский, но договорить не успел — чудовищной силы удар в поддых сначала согнул его пополам, а потом заставил и вовсе упасть на песок.
Подполковник спокойно присел рядом, пожевывая нижнюю губу, дождался, пока Андрей перестанет судорожно заглатывать ртом воздух, и тихо, но очень твердо заговорил:
— Детство благородное в жопе заиграло? Ты что себе позволяешь? Что ты охаешь и мечешься, как гимназистка по казарме? Это — война, а не турпоход. Точнее — это-то как раз еще не война, это еще цветочки, а что с тобой начнется, когда ягодки пойдут?! В обмороки падать начнешь? Негодовать и ручки заламывать? Тогда на хуй было сюда приезжать — капусту задарма даже блядям не платят… Чтобы больше я таких сцен не слышал и не видел… Или тебе хочется, чтобы мы от наших друзей по девятиграммовому шукрану в спину получили?
[30]
Мальчонку жалко стало? Ты бы лучше меня пожалел, Семеныча, баб наших с детишками… да и своих мамку с папкой. Жалостливый какой нашелся… Запомни раз и навсегда — на войне людей не убивают, на войне уничтожают врагов. Все, точка. А по всем лирическим вопросам — к товарищам Пушкину и Лермонтову, но в другое время и в другом месте. Еще раз истерику закатить надумаешь — пеняй на себя! Понял?
— Понял, — угрюмо кивнул отдышавшийся Обнорский, выплевывая песок, попавший в рот. Не глядя Громову в глаза, он полез в карман за сигаретами и долго не мог зажечь спичку — тряслись руки.
— Дай мне, что ли… — Дмитрий Геннадиевич протянул руку к пачке.
Андрей удивленно поднял на него глаза:
— Вы же не курите?…
— А тебе что, жалко?
— Да нет, Дмитрий Геннадиевич, — засуетился Андрей. — Берите, конечно, просто я удивился…
Они быстро выкурили по сигарете, и Громов поднялся с теплого песка:
— Все, проехали и забыли. Пошли в палатку, и сострой морду полюбезнее. Как я тебя — не очень? В штаны не навалил?
— Нет, — невольно улыбнулся Обнорский. — Со штанами порядок.
— Значит, старею, — вздохнул подполковник. — Возраст… В Союзе если я какому-нибудь солдатику в пузо двигал, тот обязательно обсерался. Последний раз перед отъездом в Йемен попробовал — еще получалось…
Несмотря на возражения Громова, Абду Салих с Мансуром решили все-таки атаковать Шакр, не дожидаясь подхода танков Восьмой бригады и курсантских рот. Пользуясь складками местности и естественными укрытиями, бригада взяла деревушку в полукольцо и медленно сжимала его, подбираясь все ближе и ближе. Северяне реагировали на это довольно вялым огнем из автоматов и ручных пулеметов. Когда до домов Шакра было уже, что называется, рукой подать, по селению ударили Б-10, минометы и тяжелые пулеметы. Обнорский моментально оглох от грохота, рядом с ним одновременно справа ударил гранатомет, а слева — «безоткатка», в ушах поплыл тягучий звон, и все внешние звуки проникали в мозг как сквозь вату.
