— Москва… — Грицалюк скривился. — Москва в курсе всего. Помощь обещали в ближайшее время, но в какое именно — не уточнили… Флот сюда идет… Когда будет — неизвестно. Но идет! — И грушник неожиданно хохотнул коротким злым смешком.
— Что передать Главному? — угрюмо спросил Андрей.
— Что передать? Что мы тут держимся. Что у нас четыре раненые бабы. Что посольство почти полностью блокировано из-за товарища Абд эль-Фаттаха, который сидит в подвале, — к нам по его душу пока никто не обращался. Что в Москве ищут пути выхода из возникшего кризиса… Все, пожалуй. Большего мы сами не знаем.
— Ясно, — вставая, сказал Обнорский. — Еще вопрос, товарищ полковник. К вам сюда, в посольство, вчера Лешку Толмачева посылали… Он здесь?
— Нет, — покачал головой Грицалюк. — К нам он не приходил…
Ребята переглянулись и вздохнули, стараясь не думать о самом плохом, но логика все равно беспощадно подсказывала, что если Лешка не вернулся в Тарик и не дошел до посольства, то, значит, лежит где-нибудь в окровавленной пыли на одной из кривых улочек Хур-Максара…
— Ну, мы тогда пойдем, товарищ полковник? — спросил Андрей. — Утро уже…
— Идите, — разрешил Грицалюк. — Палестинцы вы мои…
Он даже не пожелал ребятам удачи на обратную дорогу. Было похоже, что, разговаривая с переводчиками, полковник продолжал думать о чем-то, глубоко его тревожившем. И Андрей снова вспомнил слова Сандибада о «советских друзьях», которые помогли, чтобы оружие ушло в Абьян… Неужели все, что говорил палестинец, — правда?…
На обратном пути Обнорский и Ташкоров миновали кордон кочевников уже как старые знакомые.
— Как успехи? — поинтересовался старший, которому Андрей объяснил цель их визита.
Обнорский неопределенно пожал плечами и улыбнулся. Бедуин улыбнулся в ответ и сделал приглашающий жест в сторону небольшого костерка, на котором кипятился медный чайник специфической формы. Андрей и Назрулло одновременно поблагодарили радушного хозяина, прижимая руки к сердцу, но чаевничать отказались. Кочевник не обиделся — пока не сделано дело, мужчина не должен предаваться отдыху…
Вернуться в Тарик тем же путем, каким они шли к посольству, не получилось. Ребята не успели дойти до гостиницы «Аден», когда на площади перед ней вспыхнула ожесточенная перестрелка — автоматные и пулеметные очереди перемежались взрывами гранат и орудийным ревом. Обнорский с Ташкоровым метнулись было назад, но со стороны посольства тоже затрещали выстрелы, и пришлось забирать круто влево, в сторону Стиммера.
…Они бежали по улице Маалла, застроенной ровными четырехэтажными домами, в которых до завоевания независимости жили английские офицеры, называвшие эту улицу «Милей смерти», и Андрей подумал, что это название вполне соответствует сегодняшнему дню — переводчики перепрыгивали через трупы, буквально вымостившие Мааллу… Вид чужой смерти уже не пугал и не шокировал, он стал привычной и неотъемлемой частью сегодняшнего городского пейзажа…
Когда они добрались до бухты Тавахи, морских ворот города, было уже около девяти утра — обычно в это время в Кресенте уже вовсю кипела жизнь и гомонила пестрая многоязычная толпа, но сейчас улочки казались мертвыми. Недалеко от памятника Неизвестному солдату — двадцатипятиметровой арки, облицованной белым известняком, в проеме которой бронзовая мать оплакивала убитого сына, — Андрей с Назрулло все-таки натолкнулись на живых людей. Напротив гостиницы «Кресент-отель» стоял бело-голубой аэрофлотский «рафик», продырявленный во многих местах пулями, из дверцы которого головой на дорогу свисал мужчина в форме советского гражданского летчика. Судя по тому, как замерло в неудобной позе его тело в окровавленной рубашке, летчик был мертв. А метрах в тридцати от «рафика» двое бородатых мужиков в зеленой палестинской форме тащили в сторону разбитой овощной лавки двух упирающихся, плачущих стюардесс. Палестинцы в ответ на их слезы и стоны довольно хохотали, а когда одна из женщин споткнулась, вооруженный автоматом федаин пнул ее тяжелым ботинком в туго обтянутый форменной юбкой зад. Стюардесса упала на четвереньки, смуглый бородач подошел сзади и, взяв ее за воротник блузки, рывком поднял с земли. Блузка треснула и разошлась у девушки на груди, открывая кружевной лифчик, стюардесса попыталась прикрыть грудь рукой и беспомощно, словно ища защиты, оглянулась…
В этот момент Обнорскому, наблюдавшему эту сцену из-за утла гостиницы, показалось, что у него останавливается сердце, хотя два прошедших дня довели его до такого состояния, когда ничто уже, ему казалось, не могло ни удивить, ни напутать. Андрей узнал в стюардессе Лену. Она все-таки прилетела в Аден…
Между тем второй палестинец уже затащил свою добычу в лавку и швырнул женщину на невысокий прилавок. Коллега Лены была довольно крупной брюнеткой со впечатляющими формами — именно до них и торопился добраться палестинец, который по-хозяйски задрал стюардессе до пояса юбку и одним резким движением порвал узкие белые трусы. Брюнетка закричала что-то и забилась на прилавке, суча обнаженными ногами, но, получив удар кулаком в лицо, обмякла…
Обнорский глубоко вздохнул и выдохнул, выходя из ступора, потом оглянулся на Ташкорова и негромко, очень спокойно сказал:
— Нази, мы вписываемся.
Назрулло попытался слабо возразить, но, видимо, больше для проформы и из естественного мандража перед неизбежной стычкой:
— Нам же нельзя, генерал говорил…
— Да срать я хотел на всех генералов вместе и по очереди! — шепотом заорал Андрей, оскаливая зубы. — Мы вписываемся! Или — иди дальше один.
Ташкоров глянул на него с легкой укоризной и, что-то вдруг поняв, спросил:
— Там — твоя женщина, да?
— Нет, — ответил Обнорский. — Нет. Потом все тебе расскажу. Слушай внимательно — я иду к ним, канаю под зеленого, а ты прикрываешь меня отсюда. Стреляешь нормально?
— Вроде ничего… Но по людям я еще не…
— Ясно, — перебил его Андрей. — Твоя задача — прикрыть меня на случай, если появится кто-нибудь еще из их братвы. По тем двум, — Андрей кивнул в сторону лавки, куда уже втянули и Лену, — работаешь только в самом крайнем случае. И еще — мы до самого конца косим под палестинцев, что бы ни случилось, по-русски ни слова, понял?
Назрулло неуверенно кивнул. Обнорский быстро скинул с плеча автомат, замотал голову палестинским платком, оставляя лишь щель для глаз — так часто носят куфью, защищая рот, нос и уши от песка и пыли… Пистолет был на боевом взводе, Андрей лишь передвинул его за спину под левую руку, так, чтобы спереди ПМ не бросался в глаза.
— С Богом! — Не оглядываясь, Андрей выскочил из укрытия и широкими, но неторопливыми шагами направился к лавке.
Там уже вовсю шло веселье — один палестинец медленно водил стволом автомата между раскинутых ног прекратившей сопротивляться брюнетки, а другой все еще обламывал Лену — он несколько раз ударил. девушку в живот и по лицу, когда Обнорскому оставалось пройти до лавки всего шагов пятнадцать.
