Андрей первый раз тогда заступал помдежем в три польском Аппарате, поэтому его проинструктировал лично референт. Ознакомив Обнорского с его обязанностями и правами, Петров улыбнулся:
— Главное — не дрейфь и смотри на генерала соколом. Побрейся как следует, форму погладь, остальное все по уставу. Шеф, конечно, бывает, что и не с той ноги встанет, но в принципе — дежурный с помощником у нас в Аппарате как часть мебели. Если нет никаких ЧП, то их никто и не замечает. Поскольку у тебя дебют, я тебя специально на такой день в график поставил, чтобы дежурный нормальный попался. С тобой заступает подполковник Бережной из группы ПВО. Он мужик опытный и понимающий, ребята сколько с ним ни дежурили — никогда не жаловались.
Бережной и впрямь оказался абсолютно нормальным мужиком — этаким армейским философом со своеобразным грубоватым юмором. Утром и днем, пока в Аппарате шастало начальство, он преданно ел глазами разных генералов и полковников, вскакивал, истово рапортовал, вытягиваясь в струнку, а когда, ближе к вечеру все наконец разошлись, подполковник расстегнул пуговицы на форменной английской курточке (в ноябре Ливии все перешли на зимнюю форму одежды — зеленые короткие кители и того же цвета брюки) и сказал, зевнув:
— Расползлись наконец-то… Дармоеды. Дармоедами он назвал аппаратчиков не случайно. Дело в том, что ливийцы платили Советскому Союзу деньги только за специалистов и переводчиков, работавших непосредственно в воинских частях и военных учебных заведениях, заключая так называемые дополнительные соглашения на позицию каждого офицера. Создание советского управленческого аппарата местная сторона расценивала как ненужную блажь и, естественно, на его сотрудников никаких допсоглашений не подписывала. Получалось, что Аппарат с его многочисленными полковниками и генералами содержался исключительно за счет тех денег, которые платились за обычных хабиров и переводяг. В Ливии это ни для кого не было секретом, и, естественно, это обстоятельство популярности аппаратских не увеличивало. Их, как и всех штабных, сильно недолюбливали, тем более что сотрудники Аппарата жили в лучших квартирах, ездили на лучших машинах, да еще получали продуктовые пайки и так называемую выписку из посольства. Аппарат, основной задачей которого было обеспечение нормальной деятельности советских групп на местах, к 1990 году раздулся до размеров мини-министерства, и одновременно произошла окончательная подмена понятий — получилось, что не Аппарат был, для специалистов, а специалисты для Аппарата. Единственное, что сотрудники Аппарата отстаивали с поистине героической самоотверженностью, это свои собственные шкурные интересы, на проблемы же простых рабочих лошадок им было трижды наплевать. Когда Обнорский служил еще в Бенгази, было несколько случаев, когда почта, и так-то шедшая из Союза по месяцу-полтора, еще недельки на три задерживалась в трипольском Аппарате — не было прямой оказии, а специально придумывать что-то никто из штабных не хотел, рассуждал просто: «Не бояре, столько ждали — еще подождут». В общем, не любили аппаратчиков в Ливии.
— Как вы можете, товарищ подполковник? — притворно возмутился Обнорский, как раз дописавший сводку новостей. — Это наши кормильцы… Как бы мы без них? Подумать страшно…
Бережной фыркнул и достал сигареты.
— »Кормильцы», — сказал он, закуривая. — Щеки отожрали — со спины видать. Кто чем занимается — не поймешь, но все бегают по этажам с деловым видом, аж пиджак заворачивается. В одном политотделе — пять рыл и цельный генерал! И все пишут какие-то бумажки — жопу от стула оторвать не заставишь. А у нас — ни библиотеки нормальной, ни кино, ничего. У нас в Белоруссии на точке и то больше для личного состава делали, а здесь… — Подполковник махнул рукой. — От такой жизни и впрямь хоть газом травись, как Илюшка Новоселов.
Обнорский вздрогнул, но тут же взял себя в руки и зевнул с деланным равнодушием:
— Все от характера зависит, всегда можно для себя какую-то отдушину найти… А у Ильи, царствие ему небесное, характерец был — не дай бог. Я Новоселова еще по Йемену знал, вместе кувыркались там в восемьдесят пятом, — так он вечно со всеми срался, ни с кем ужиться не мог.
— Да ну? — удивился Бережной. — Быть такого не может… Я, конечно, его особо близко не знал, так, сталкивался иногда — вроде нормальным он парнем был. И мужики о нем хорошо отзывались, всегда поможет, если что: в лавке там чего-нибудь перевести, в магазине… Не то что некоторые… Я тут одного переводчика попросил аннотацию к лекарству прочитать — мне для матери купить нужно было, — а он: «Мне за это деньги не платят». Знаешь, есть такой — Киря Выродин? Его еще Зятьком зовут… А Новоселов — совсем другое дело. Он с людьми всегда по-людски разговаривал… Один только раз я его и видел заведенным: на чем-то он с семейством Рябовых цапнулся — как раз за неделю до того как…
Бережной вздохнул и загасил сигарету в пепельнице.
— Рябов… — задумчиво протянул Андрей. — Это который из разведшколы, что ли?
— Да нет, в разведшколе — Ребцов. А Рябов — он в РВА работал, уехал в сентябре в Союз окончательно. Кстати, говорят, в Питер попал, на артиллерийских курсах теперь преподает. Скользкий был мужичок, все норовил всем аппаратским подряд в жопу без мыла влезть. Зато теперь — в Ленинграде, а не где-нибудь…
— А-а… — равнодушно поддержал тему Обнорский, — понятно… А что Илья с ним не поделил?
— Бог его знает. — Бережной явно был не прочь поговорить — до ужина еще оставалось минут сорок, телефон молчал, начальство отсутствовало, отчего же не потрепаться? — Я на них тогда случайно натолкнулся — в гурджийском городке у волейбольной площадки они стояли. Рябов, жена его и, значит, Новоселов. О чем там у них базар шел, я не слышал, но Илью аж всего перекашивало — он на них чуть ли не орал, прямо пятнами весь пошел. А Рябов и жинка его — кстати, красивая такая телочка, фигуристая, — те у него чего-то просили, Верка вроде даже как плакала, носом все время шмыгала. Ну а меня заметили — и замолчали. Вот это единственный был случай, когда Илья при мне плохо с кем-то говорил, обычно-то всегда улыбается, хохмочки запускает… Наверное, у него тогда уже нервишки пошаливать стали, вот и сорвался… Жалко парня. Чего он такую дурь удумал? Говорят, после Йемена у него крыша малость подтекала, накатывало иногда. А тут еще он с ремонтом этим как сумасшедший завелся — все квартиру пидорил, не отдыхал совсем. Вот и результат. Здесь, чтобы нервы нормальными были, нужно обязательно после обеда поспать часика два-полтора, вечером — партию в волейбол, потом нарды, телевизор — и в коечку. Тогда все о'кей. А надрываться — ни в коем случае, мне врач объяснял, что здесь тридцатипроцентная нехватка кислорода по сравнению с Россией. Деревьев-то нет, пустыня одна крутом. Вот и развивается болезнь такая — гипоксия называется, это типа кислородного голодания, на сердце сказывается, на мозге…
Подполковник говорил что-то еще, но Андрей его уже не слушал.
«Рябов, — повторял он про себя. — Рябов. РВА… Жена Вера. Вот он — конфликт. Только как узнать, о чем Илья с этими Рябовыми говорил, если они уже в Союзе? Просто невезуха какая-то!…»
— А почему Кирилла Выродина Зятьком кличут? Мы с ним в одном блоке живем, только видимся редко… — Обнорский увел разговор от Ильи. Как там Штирлиц говорил? «Запоминается всегда последняя фраза».
