— Курите, — подвинул к нему пепельницу особист. — Андрей Викторович, мне все же хотелось бы, чтобы вы подробно вспомнили все — у кого какие должности и звания были, как часто проходили заседания, что именно на них обсуждалось… Давайте начнем по порядку…
Обнорский закурил и долго молчал — смеяться ему уже расхотелось.
— А можно узнать, товарищ подполковник, в связи с чем вы интересуетесь этим? Ведь «Штаб» — просто баловство, шутка… — наконец спросил Андрей, поднимая глаза на особиста.
Радченко кивнул и сел за свой стол.
— Вообще-то вопросы здесь задаю я… Но, понимая ваше недоумение, поясню. Мы получили сигнал, что этот «Штаб» далеко не так безобиден, как может показаться с первого взгляда. И под прикрытием якобы шуточек там ведется определенная идеологическая обработка вовлеченных в него людей…
— Чушь! — вырвалось у Обнорского, который от возмущения даже подавился сигаретным дымом. — Простите, товарищ подполковник, но это полная ахинея… Какая еще идеологическая обработка? Там вся идеология, простите, в стакан упирается… И знаете почему? Потому что людям больше заняться нечем! Если уж кого-то так заботит моральный и идеологический облик наших людей — то почему бы не обеспечить им нормальные условия жизни и отдыха? А ведь там в гостинице — ни книг, ни газет, ни телевидения… Даже спортзала нет. Летом еще можно ходить на море купаться после работы, а зимой, когда шторма начинаются, чем ораве взрослых мужиков заняться? Мы же не свиньи, чтобы поев сразу спать заваливаться… А всех развлечений — только карты, нарды и домино… Если уж на то пошло, то идеологической обработкой занимаются те, кто так «тепло» о нас заботится… Нет, в самом деле, товарищ подполковник, мы же для родины деньги зарабатываем, причем немалые… А нам в ответ…
Андрей махнул рукой и загасил окурок в пепельнице.
— Вам в ответ, Андрей Викторович, платят такие деньги, которые на родине даже академики не получают. За такую зарплату, наверное, можно потерпеть кое-какие неудобства… Впрочем, давайте не будем дискутировать и вернемся к нашему конкретному вопросу…
Обнорский сначала пытался включить дурака и говорил, что про «Штаб», конечно, слышал, но в тонкости его иерархии никогда не вникал, дескать, он и был-то всего на паре «заседаний» — и то случайно. Но оказалось, что Радченко владел абсолютно полной информацией и по членам, как он говорил, «организации», и по «должностям», которые они занимали. Наверняка кто-то стучал ему. Вместе со всеми поднимал стакан во славу Алкогольной Революции — и стучал. Вопросы особиста были очень конкретны, и отвечать на них Обнорскому вскоре стало достаточно трудно, потому что Андрей совсем не хотел случайно навредить кому-нибудь из «революционеров». Эх, знать бы, кто стучал, можно было бы на эту сволочь такого понавешать — но как его вычислишь, сидя в Триполи в кабинете Радченко?
Поэтому Обнорский избрал тактику односложных или малоразвернутых ответов, вроде «да», «нет», «не помню», «забыл», «не уверен», «мне кажется»… Радченко, однако, никуда не торопился и допрашивал Андрея подробно и тщательно — казалось, он действительно хочет узнать подноготную обо всех членах «Штаба». Во втором часу ночи Обнорский уже совершенно одурел, и Радченко наконец отпустил его домой, однако попросил на следующий вечер снова явиться для продолжения беседы… Что мог ему возразить Андрей? Сказать, что у него по вечерам масса дел: Кирилла Выродина, например, колоть пора, опять же — любовница-стюардесса, она же связная и фактическая соучастница никем не санкционированного расследования, скоро прилетает?
В общем, настала у Обнорского совсем веселая жизнь — утром и днем он пахал, как папа Карло, в пехотной школе, а вечером шел, как на работу, к товарищу Радченко, который, видимо, решил просто доконать его монотонно повторявшимися вопросами. Слух о том, что Андрея постоянно зачем-то дергает к себе особист, моментально разнесся по советскому контингенту, и вокруг Обнорского сразу же образовался некий вакуум: его начали сторониться, как прокаженного, потому что одни заподозрили его в стукачестве, а другие решили, что раз вокруг парня явно сгущаются тучи, то лучше от него держаться подальше. Во всем этом был лишь один положительный момент — Марина Рыжова теперь даже и не думала доставать Андрея своими понуканиями, наоборот, увидев его где-нибудь на улице, она шарахалась в сторону, словно испуганная коза. Не изменил своего отношения к Обнорскому только Шварц, который, расспросив о причинах визитов к особисту, заметил философски:
— Это не триппер, это само пройдет… На Радченко накатывает иногда — главное, перетерпеть и не сорваться. А потом ему самому надоест дурью страдать…
В пехотной школе постоянно недосыпавшему Обнорскому явно сочувствовали, но с расспросами никто не лез…
Больше всего Обнорского бесила чудовищная бессмысленность его ночных бдений с Радченко. Подполковник словно издевался над ним, запуская обоймы вопросов по четвертому и пятому разу. Андрею все труднее и труднее удавалось сдерживаться, возможно, он уже день на третий психанул бы и наговорил подполковнику разных разностей, послав его куда подальше вместе со «Штабом» — и будь что будет, но ведь нужно было довести до конца свое личное расследование… Не мог он идти на скандал с особистом — власти у Радченко вполне могло хватить, чтобы выслать Андрея из страны…
Ночные допросы у особиста закончились так же неожиданно, как и начались. На шестой вечер, как раз накануне прилета Лены, Радченко вдруг сказал, что больше не имеет никаких вопросов к Обнорскому. Андрей, которому уже казалось, что этот кошмар будет продолжаться бесконечно, даже не поверил своим ушам:
— И… и что, я могу идти, товарищ подполковник?
— Да, пожалуйста, Андрей Викторович. Вы нам очень помогли, извините, что пришлось причинить вам некоторые неудобства. Зато теперь я могу с чистой совестью считать, что детально разобрался в ситуации с этим вашим «Штабом Революции». Пожалуй, вы были правы — ничего серьезного во всем этом нет. Но работа у нас такая: если поступают сигналы — мы обязаны на них реагировать и тщательно все проверять. До свидания, работайте спокойно. У нас к вам претензий нет.
Обнорский некоторое время смотрел ввалившимися глазами на особиста — похоже, тот не шутил.
— До свидания, товарищ подполковник, — тихо и устало сказал Андрей и вышел из кабинета Радченко.
По дороге домой он с горечью думал о том, что на детальное разбирательство с мифической «организацией» у особого отдела время есть, а вот попытаться задать себе вопрос, почему молодой, перспективный и жизнерадостный офицер вдруг ни с того ни с сего решил покончить с собой, никто из тех, кому это положено делать по службе, так и не удосужился. Вернее — может быть, кто-то вопросом этим задавался, но уж больно быстро все удовлетворились кем-то подкинутыми ответами, а в неувязках никто копаться не стал…
— Ничего, Илюха, — прошептал сам себе Обнорский, подходя к гостинице, — потерпи, братишка. Недолго осталось…
В эту ночь выспаться Андрею опять не удалось. Готовясь к прилету Лены, он решил на всякий случай изложить все, что удалось узнать, на бумаге. Обнорский понимал, вернее чувствовал, что развязка близится, ему не давало расслабиться ощущение близкой опасности, которое до предела натягивало нервы, словно гитарную струну на колок, еще немного — и лопнет струна, но пока все-таки вытягивается, только звенит пронзительно от малейшего прикосновения…
