Обнорский никому ничего объяснять и доказывать не стал (как можно спорить с явным бредом?), пожал плечами и провел путчевые дни и ночи в радении за демократию вместе с коллегами, наслаждавшимися романтикой «борьбы с тоталитаризмом».
С самых первых своих дней в редакции Андрей упорно сторонился любых тем, связанных с политикой или международными отношениями, в вопросах культуры он себя считал полным профаном, к спорту относился равнодушно, а сферу экономики считал откровенно скучной, поэтому и писал только о криминале, тем более что уголовные проявления в городе с каждым месяцем случались все чаще и чаще…
Да и как им было не случаться? Преступность буквально захлестнула развалившийся Союз. Обрушившаяся на страну свобода принесла с собой много такого, чего честные граждане от нее совсем не ждали. Прыгающая, как взбесившийся кенгуру, инфляция моментально сделала нищими миллионы людей, доверчиво хранивших на счетах в сберкассах свои деньги, зарплаты не поспевали за стремительно растущими ценами, производство сокращалось или останавливалось вовсе, а нарождавшийся частный бизнес развивался как хотел — законодательная база, которая должна была его регулировать, находилась, мягко говоря, в зачаточном состоянии. К тому же милиция не смогла быстро переориентироваться — в новых условиях ей морально тяжело было защищать от наездов расплодившихся во множестве рэкетирских банд тех, кто раньше был известен как спекулянты и фарцовщики и кого с приходом демократии начали почтительно величать российскими предпринимателями. В самих правоохранительных органах также набирали силу явно негативные процессы.
Слабая техническая и законодательная оснащенность, низкие оклады и идеологический хаос в головах офицеров всех уровней приводили к тому, что начался мощный отток сотрудников в частные коммерческие структуры, с удовольствием перекупавшие у государства профессионалов. Оставшиеся служить ломали головы над древним вопросом — как прокормить семью, как поднять на ноги детей… На официальное жалованье сделать это было практически невозможно, поэтому люди в погонах все чаще и чаще занимались совместительством, искали какие-то халтуры и приработки на стороне… Все это не могло не привести к чудовищной коррумпированности правоохранительных органов: известно ведь, что музыку заказывает тот, кто за нее платит…
Таким образом, объективные условия складывались так, что ряды тех, кто вроде бы должен был бороться с преступностью, редели и качественно слабели, а вот противная сторона недостатка в кадрах как раз не испытывала…
Бандитское ремесло становилось престижным и модным, крепких молодых людей, не знавших, куда применить силы и как реализоваться в новых условиях, с готовностью рекрутировали преступные группировки — и очень часто в них попадали те, кто еще пару лет назад очень удивился бы, если кто-нибудь предрек бы им уголовную карьеру Деморализованная и нищая армия, например, становилась постепенно настоящей бандитской «кузницей кадров» — офицеры увольнялись на вольные хлеба табунами, и далеко не все смогли найти себя на гражданке…
Вот это Обнорский видел, а если не видел, то чувствовал, когда носился по городу, который пугающе менялся с невероятной быстротой. Нет, Андрей вовсе не скорбел о падении коммунистической системы — переживать за нее у него не было никаких оснований, «большевиков» Обнорский очень не любил, — но он не мог понять только одного: почему одновременно с уничтожением строя нужно разваливать государство? Неужели нельзя было сделать все как-то умнее, грамотнее, честнее, в конце концов? И Андрей не находил ответов на эти мучившие его вопросы, а посоветоваться ему было, по большому счету, не с кем…
В сентябре 1991 года ему предложили работу в уголовном розыске — в спецслужбе. Случилось это при довольно курьезных обстоятельствах. Однажды Обнорский шел по Невскому и натолкнулся на большую группу американских туристов — видимо школьников или студентов, потому что средний их возраст не превышал, судя по внешней сопливости, девятнадцати лет. В центре группы выделялся некий прыщавый пацанчик, нацепивший поверх свитера с красной надписью «Остановим секс-шовинизм!» советский офицерский китель с полковничьими погонами (армейскую атрибутику давно уже продавали в городе открыто — и у Петропавловской крепости, и у Катькиного садика…).
Припогоненный янки визгливо хохотал и высоко вскидывал голенастые ноги в длинных шортах, изображая парадный шаг, остальная группа очень радовалась этому представлению. Вообще в те дни лица иностранных туристов резко контрастировали своим лучащимся оптимизмом с угрюмым видом горожан…
Андрея от увиденной сцены всего аж заколотило, он не так давно сам снял офицерские погоны и спокойно смотреть, как глумится над ними какой-то сынок алабамского фермера, не мог. Ну и опять же с нервами у Обнорского после возвращения из Ливии обстояло не сказать, что все в полном порядке… В общем, его реакция на увиденное действо была, наверное, не совсем адекватной. Бешено сверкая глазами, Андрей шагнул в стайку туристов, вытряхнул прыщавого гостя города из кителя и, что-то матерно рыча, отодрал от казенного сукна погоны. После этого швырнул мундир, превратившийся в обычный длинный пиджак, в лицо американцу и хрипло сказал по-английски:
— Не дорос ты еще до полковника, цыпленок!
Разжалованный» на мгновение остолбенел, а потом вдруг визгливо заголосил с ярко выраженным южноамериканским акцентом, указывая на погоны:
— Вы не имеете права, я это купил, это моя собственность!
— Собственность?! — У Обнорского потемнело в глазах, он ухватил левой рукой долговязого туриста за шиворот. — Я тебе сейчас покажу собственность, засранец!!
Однако, слава Богу, «показать» Андрею ничего не дали невесть откуда вынырнувшие крепкие ребята в штатском. Позже выяснилось, что это были оперативники спецслужбы угрозыска — они пасли группу, охотясь на питерских карманников, любивших чистить на Невском карманы и сумки доверчивых иностранцев.
Обнорского забрали на Лиговку, 145, где сначала попытались сгоряча навесить на него грабеж, но потом, после того как Андрей успокоился и рассказал, что он бывший офицер и к тому же приятель и однокурсник старшего оперуполномоченного спецслужбы Евгения Кондрашова, все устаканилось. Минут через сорок появился и сам Женька (после возвращения Андрея из Ливии они не виделись), и задержанный превратился в гостя, а чуть позже и в собутыльника… Как-то сам собой завертелся разговор о том, кто что делает и где работает, а зашедший к операм на огонек начальник Кондрашова после третьей рюмки предложил Андрею подумать насчет работы в уголовном розыске.
— Нам такие парни нужны, — серьезно сказал он, закусывая «Русскую» куском черствого сыра. — Офицер, языки знаешь… Бросай, к маме, свою газету, иди к нам!
Обнорский взглянул на Кондрашова, но Женька почему-то отвел глаза в сторону. Андрей пожал плечами и обещал подумать…
Когда посиделки закончились, Обнорский с Кондрашовым вышли на улицу и медленно направились к метро. Андрей спросил приятеля, что тот ему посоветует насчет сделанного предложения.
— Не знаю, — хмуро ответил Женя. — Еще год, даже полгода назад я бы сам тебя начал уговаривать к нам идти. А теперь… Не знаю… Я сам уходить собираюсь.
