— Моя, — кивнул Андрей.
Никита вздохнул и покачал головой:
— Повезло тебе, народоволец чертов… Если бы водка на каком-то другом складе была… Если бы Туза не взяли… Повезло тебе — круто повезло. Так вообще не бывает, как тебе повезло… Если бы ты знал, как мне хотелось тебе уши оборвать…
Обнорский кашлянул и виновато глянул на Кудасова:
— Никита, ты пойми… Я тебе ничего не говорил, потому что…
— Да ладно, — не дал ему договорить Кудасов. — Не объясняй, все и так понятно… Сам-то Антибиотик к тебе туда, в «бункер», приезжал?
— Приезжал, — опустил голову Андрей. — Только мои показания об этом все равно в суде не прокатят. Любой адвокат легко докажет, что я был в невменяемом состоянии и просто бредил… А других свидетелей нет… Ну, а рассказывать все, как было…
— Это понятно, — кивнул Кудасов. — Это-то как раз понятно…
Они помолчали, думая каждый о своем, а потом Серегин спросил:
— Никита… А как ты думаешь — Антибиотик, он сейчас надолго сел? Или выпустят скоро?
Кудасов грустно улыбнулся и потер пятерней свой мощный стриженный затылок:
— Как тебе сказать… Я же не судья и не следователь. Я — опер… Раньше бы он при таких раскладах сидел железно, теперь… Теперь многое изменилось и в обществе — и в правоприменительной Системе… Я тебе так скажу: Палыч, конечно, крутыми деньгами ворочает, но и мы не сидим, сложа руки… Обставляемся потихоньку… Кое-кто в городе, между нами говоря, очень не заинтересован в том, чтобы старик на волю вышел раньше времени… Понимаешь? Есть «молодые волки», которые уже начали разные самостоятельные деда делать… Все империи когда-нибудь разваливаются… Даже если Антибиотик хотя бы год в тюрьме отсидит, а потом его выпустят — он уже не жилец. Уберут его сразу — он ведь уже только мешать будет, причем почти всем. Понимаешь, он лишним в раскладе окажется, люди-то, которые на воле были — они успеют во вкус хозяйствования войти. Жизнь только наладится-устаканится — и тут, прикинь, старый хозяин объявится, которого уже никто не ждет… В их мире — все строго и быстро делается, и Антибиотик сам это прекрасно понимает, от того и бесится…
Серегин вздохнул и хмыкнул:
— В их мире… Знаешь, мне иногда кажется, что у нас по всей стране теперь, в том числе и в государственном аппарате, все делается быстро и строго…
Никита ничего ему не ответил. Помолчав немного, Кудасов задал вопрос:
— Ну, а… с ней? Как думаете-то? Она — там, ты — здесь… Или ты тоже туда с концами собрался?
— Нет, — затряс головой Серегин. — Мое место здесь, в России… Это моя страна, я ее никому оставлять не собираюсь… А насчет Катерины… Ой, Никита… Сложно все… Я и сам, по-честному говоря, не знаю, как все сложится… Одно дело — «фронтовая любовь», другое, когда серьезные отношения начинаются… Все ты правильно сказал — она там, я здесь, ей сюда пока хода нет и долго еще не будет… С другой стороны, она — миллионерша, а я… Сам знаешь… Да и характеры у нас у обоих — дай Боже… Но она мне снится все время…
Кудасов медленно наклонил голову:
— Миллионерша… Пока у нее эти деньги — ой, чует мое сердце, приключения не закончатся… До больших денег всегда много охотников найдется, тем более до денег темных…
— Кто бы это ей объяснил, — Андрей махнул рукой и вдруг улыбнулся какой-то мысли и покачал головой.
— Ты что? — не понял Кудасов.
Андрей посмотрел ему в глаза:
— Да так… Знаешь, о чем я подумал? Какая все-таки жуткая и живучая тварь этот Палыч, если только совместными титаническими усилиями бандитки-миллионерши, шизанутого журналиста и «отмороженного» опера его в тюрьму забить удалось… И скольким людям за это пришлось на тот свет уйти… Мне по ночам в палате плохо спится — я часто про это думаю.
— Переживаешь? — спросил Никита, и Обнорский молча кивнул. — Ты особо-то не переживай, не терзай себя, — Кудасов положил Андрею руку на плечо. — В этой истории все покойники сами свой выбор сделали. Обнорский отвел глаза:
— Все? А Милка Карасева? Она же…
Серегин не договорил, оборвал сам себя взмахом руки.
Кудасов покачал головой:
— Выбор все делают сами… Даже те, которые не хотят себе в этом признаться… Так что не рви сердце. Я не говорю — забудь, но сердце не рви. Выводы сделай на будущее… Жизнь впереди еще долгая… Мы же с тобой еще и не такие старые — у нас, можно сказать, все самое интересное еще только начинается…
Обнорский достал из кармана рубашки пачку «Кэмела», вынул сигарету, закурил. Поймав удивленный взгляд Никиты, Андрей торопливо пояснил:
— Мне уже можно, только понемножку… Слушай, а знаешь, какая у меня задумка есть? Давай мы вместе книгу напишем про всю эту историю с Антибиотиком, про тебя, про меня, про Катю, про Адвокатов — ну, про всех… Представляешь, что может получиться?…
— Представляю, — поперхнулся воздухом Кудасов. — Ты что, с ума сошел?
— Нет, — досадливо сморщился Серегин. — Ты не понял… Я же не говорю, что писать все нужно именно так, как в реальной жизни происходило… У нас книжка будет художественная, такая, чтобы людям ее читать интересно было. Понимаешь? Имена изменим — тебя, например, назовем Николаем, Антибиотика — Витамином… Сюжетные линии — перекрутим, что-то добавим, что-то убавим… Важно, чтобы суть настоящая осталась… То есть у нас будет не тот Петербург, в котором мы живем, а немножко другой — но нормальный читатель все равно все понять сможет… Даже если мы что-то присочиним — не важно, главное, чтобы правда в книге была… Тогда ее и потом интересно читать будет, когда все это блядство, что вокруг творится, закончится.
Никита задумчиво почесал в затылке, глянул на Андрея:
— А ты думаешь, что все это блядство скоро закончится?
Обнорский усмехнулся:
— Скоро не скоро, а закончится обязательно… Ну, не скоты же мы полные, чтоб жить вот так-то… Люди понемногу просыпаться начнут, отходить от угара. А чтобы процесс быстрее пошел — вот для этого и надо книги писать. Только условие одно должно быть — пишем честно… А?
Кудасов еще поскреб в затылке и махнул рукой:
— Чувствую, втягиваешь ты меня в очередную авантюру… Ладно, где наша не пропадала… Нет, идея-то на самом деле классная… Только работы будет… Это ж нам сколько лет понадобится? Нам же любой сюжетный поворот придется скрупулезно выверять и взвешивать — чтобы, с одной стороны, правдиво было, а с другой… Ну, ты понял… Кстати — писать будешь ты. Я на себя могу взять разработку комбинаций, мне это ближе… Нет, но работать-то сколько придется? Ты хоть понимаешь, какую каторгу выдумываешь?
— Ничего, — улыбнулся Обнорский, глядя на «загоревшееся» лицо друга. — Лиха беда начало… Зато — хоть душу отведем… Лично мне очень многое рассказать хочется… И о себе, и о тебе, и вообще… И потом — чем мы рискуем? Если наша книга получится скучной и неинтересной — ее не напечатают, и никто ничего не узнает…
