Ранение капитана Сухоручко оказалось, к счастью, не серьезным. Писка, как называют на своем языке карманники заточенную по ребру монету, сильно порезала подбородок и щеку, вызвала обильное кровотечение, но не более того. Когда в госпитале капитану наложили швы, он посмотрел в зеркало и сказал:
— Опять, понимаешь, внешность попортили! Лучше бы он мне по прибору полоснул.
Говорил он не очень внятно — мешала повязка. Но голос был расстроенный.
— Это почему же? — спросил хирург с улыбкой.
— А мне прибор-то уже без надобности. Ресурс выработал за выслугой, так сказать, лет.
Хирург засмеялся и сказал в том духе, что, мол, коли прибор уже сломался, то и внешность существенного значения не имеет.
— Смейся, смейся… зелен ты еще. А морда лица оперу нужна не баб охмурять — с терпилами работать, со свидетелями.
Сухоручко еще раз посмотрел в зеркало, вздохнул и без всякого перехода спросил:
— У тебя спиртику случайно нет?
— Случайно есть, — ответил, улыбаясь, хирург и налил капитану спирту.
Сухоручко отправили в палату. После мензурки девяностошестиградусного он пребывал в отличном расположении духа. Капитан прилег на койку и стал соображать насчет продолжения банкета. Если бы он был на своей земле, вопрос решился бы без проблем. Даже если в кармане ни копья. А тут… В общем, ничего путного в голову не приходило, и он собрался покемарить. Залез под одеяло, накрыл голову сверху тощей подушкой и сразу заснул. А когда проснулся, все решилось само собой — пришли ребята. После обмена приветствиями Сухоручко спросил:
— Принесли?
— Обижаешь, Михалыч… А тебе того… можно?
У капитана уже отходила анестезия, порез горел, раздражала тугая повязка.
— Мне не только можно, — значительно, но невнятно, сказал он, — мне медицина предписала для восстановления сил вино партейное.
— Портвейна нет, только водка, — извиняющимся голосом произнес Игорь Караваев. Все знали любовь капитана к партейному пойлу. Но уже вовсю разворачивалась борьба с пьянством, и выбор, случалось, был скуден. Конечно, опера могли позвонить любому из своих спекулянтов, и партейный напиток нашелся бы из-под земли с доставкой на дом. Не подумали. Впрочем, водкой капитан тоже не брезговал.
— Чего сидим? — сказал Сухоручко. — Пошли, закуток найдем. Напиток греется… прокиснет.
Закуток нашелся. Сели, выпили, заговорили.
— Ну что, Сашок? — спросил Сухоручко невнятно. На это не обратили внимания — капитан вообще говорил не очень. Кроме того, имел привычку разговаривать с набитым ртом.
— Нормально, Михалыч… вы-то как?
— А-а, ерунда. Первый раз, что ли? Вот только внешность попортили.
— Ага, — сказал Галкин, — твою внешность попортишь… Бельмондо ты наш.
— Ну ты, Саня, молоток, — похвалил Зверева Сухоручко. — Грамотно ты его взял. Молоток… но дурак.
— Это почему же? — отозвался Сашка. Сегодня его все хвалили и добавляли, что дурак. Похвалы были приятны, а насчет дурака — не очень.
— Потому что не хер лезть на рожон.
— Так вы же…
— Я же! Ты хрен с пальцем не ровняй. Я уже и битый, и резаный, и стреляный. Да и старый уже — плакать по мне некому: мои все в блокаду померли… на Пискаревском лежат, в общей яме. А ты еще молодой! Так-то, брат. Ладно, наливай. Чего я сижу, как дурак трезвый?
Сашка налил водки в складной стаканчик. Сухоручко резко выпил. Выдохнул, поморщился и закусил соленым огурцом. Сразу — не прожевав — забубнил:
— Молодец, молодец. Дерзкий ты парень, грамотно взял. Без этих борцовских штучек-дрючек. Прыгнул на гада сверху — толково!
— Да я не прыгал, — сказал Сашка.
— Как же… мне Кислов сказал — прыгал.
— Я не прыгал… я упал.
— Чего-о?
— У «Победы» капот горбатый и скользкий от снега. Я и сверзился.
Грохнул хохот. Трое взрослых мужиков смеялись как пацаны. Караваев хватался за живот и морщил свой и без того курносый нос… Сухоручко смеялся меленько, придерживая рукой повязку. А Сенька Галкин рокотал басом. Они смеялись так, что через минуту в закуток заглянул кто-то солидный, усатый, в белоснежном халате. Он посмотрел и сказал:
— У нас, ребята, хирургия… а вам психиатрическая нужна.
Потом покрутил пальцем у виска и ушел. Когда отсмеялись, Сенька сказал Звереву:
— Послушай старого мудрого еврея, Санечка, — никогда никому такого не говори. Геройски прыгнул!! Повязал злодея и — все!
Сенька взял у Сухоручко стаканчик, налил и выпил. Когда он вливал водку в рот с железными коронками, Зверев увидел на донышке стакана аляповатое изображение пальмы и надпись: Сухуми. 1983 г…
— В прокуратуре-то чего? — спросил Караваев.
— Да ничего, — пожал плечами Сашка, — сказали, что у этого урода ключица сломана. Но они без претензий… Вот только насчет второго…
— Что насчет второго?
— Сказали: придется отпускать. Кражи нет, потому что нет потерпевшей. Никаких действий в отношении капитана он не предпринимал… Как же так-то, мужики?
— А вот так, Саня, — ответил, пожимая плечами, Галкин. — Чист он, Саня, перед законом.
— Он же кошелек скинул! Я сам видел.
— А закон не запрещает кошельки кидать, — продолжал Семен. Караваев кивнул. Кивнул и Сухоручко. — Кражи вы не видели. Пострадавшей нет… Были бы в кошельке документы, мы бы ее живенько выдернули. Да и сам-то кошель под колесами побывал, там даже пальцев не осталось, наверно. Так, Михалыч?
— Так, Сема, — подтвердил раскрасневшийся Сухоручко.
— Ну вот. Резал Михалыча другой. А этот — Симаков его фамилия — даже не пытался ни тайно, ни явно Классика подстрекнуть. Вот если бы он орал: бей!… Тогда, может, что и вышло бы.
— Так он же — Симаков-то — дважды судимый. Убегал.
— Ну и что? — спросил Караваев. — Он за старое отсидел. Перед законом чист. Имеет прописку, имеет место работы. Нормальный советский гражданин, между прочим. Кошелька при нем нет, оружия тоже. Убегал? Ну и что? Увидел драку, кровь — испугался. А вы, кстати, товарищ Зверев, сбили его с ног, нанесли травму правой ноги и лицо ему в кровь разбили. На вас можно дело заводить. Так-то, Саша… а ты говоришь!
Зверев поскучнел, сильно затянулся сигаретой.
— Не бери в голову, — сказал Сухоручко. — У нас таких вариантов полно: вроде и преступление на лицо, и преступник бесспорный, а доказать нельзя. Это, Саша, только в кино знатоки всегда с победой. Но ничего — и мы кое-что умеем. Работать нам, Санек, судя по всему, вместе.
Так или иначе, а в судьбе Александра Зверева появилась определенность. Задержание преступника — да еще и вооруженного преступника! — явилось лучшей рекомендацией для студента. Ни Зверев, ни опера двадцать седьмого отделения нисколько не сомневались, что работать им предстоит вместе. Так оно и вышло. Сашка еще корпел над дипломом, а кадровики ГУВД уже проводили необходимые проверки кандидата. В биографии Зверева и его родных не обнаружилось темных пятен, анкеты оказались безупречными. Со здоровьем у Сашки тоже было все в порядке.
