Мы долго стояли там, любуясь этим необыкновенным зрелищем,
пока мне, наконец, не удалось убедить Джулию пройти дальше по туннелю. Теперь
он сразу же вывел нас на поверхность, и мы оказались перед руинами древнего
амфитеатра. Под небом позднего полудня мраморные скамьи, все в трещинах, и
рухнувшие колонны оплел вьющийся плющ. Тут и там лежали разбитые статуи, словно
низвергнутые землетрясением.
Выглядело это чертовски живописно. Я думал, что ей это
должно понравиться, и не ошибся. Мы по очереди усаживали друг друга на почетное
место и произносили со сцены речь.
Акустика здесь была превосходная.
Потом мы шли дальше, рука в руке, по мириаду троп под
разноцветными небесами пока не оказались наконец на берегу тихого озера. Над
дальним берегом висело заходящее оранжевое солнце. Справа неярко блестели
какие-то скалы. Мы нашли удобное местечко, где мох и папоротники образовали
естественную подушку. Я обнял ее, и мы долго стояли, и ветер в ветвях деревьев
играл на лютне, а ему контрапунктировали невидимые птицы.
Потом, немого позже, я расстегнул ее блузу.
— Прямо здесь? — спросила она.
— Мне здесь нравится. А тебе — нет?
— Здесь очень красиво. Ладно. Подожди минутку…
Мы опустились на подушку из мхов и любили друг друга, пока
нас не укрыли тени. А потом она заснула, как я и хотел.
Я наложил на нее заговор, чтобы она не проснулась, потому
что начал сомневаться в собственном благоразумии и в том, следовало ли
предпринимать это путешествие. Потом я оделся сам и одел Джулию, и поднял ее на
руки, чтобы отнести ее обратно на наш берег. На этот раз я выбрал самый
короткий путь.
На берегу, на том месте, где мы вышли, я положил ее на песок
и сам растянулся рядом.
Скоро я уснул.
Мы проснулись только когда взошло солнце и нас разбудили
голоса пришедших на пляж людей.
Джулия села и посмотрела на меня.
— Эта ночь… — сказала она, — она не могла быть только сном,
но и явью тоже быть не могла, правда?
— Думаю, что так, — улыбнулся я в ответ.
Она нахмурилась.
— С чем именно ты согласен? — спросила она.
— Конечно с тем, что нам просто необходимо позавтракать, —
ответил я. — Пойдем поедим чего-нибудь, а?
— Погоди минутку.
Она положила мне руку на плечо.
— Этой ночью… случилось что-то необыкновенное. Что это было?
— Зачем же убивать волшебство словами? Пойдем лучше
завтракать.
Потом она не раз пыталась расспросить меня об этой ночи, но
я был тверд и отказывался вести разговор на эту тему. Во всем был, конечно,
виноват я сам. Не следовало мне вообще отправляться с ней на эту прогулку. И в
нашей последней соре-споре, после которой мы расстались, этот факт сыграл свою
роль…
Теперь размышляя обо всем этом, я осознал вдруг, что дело не
только в этой моей древней глупости. Я осознал, что я любил Джулию и, что еще
хуже, до сих пор ее люблю. И если бы я не придумал этой прогулки или хотя бы
признал справедливость ее обвинений в том, что я был волшебником, она не встала
бы на эту тропу, по которой пошла, не стала бы искать пути к собственной
власти, вероятно, для защиты. И она сейчас была бы жива…
Я закусил губу и заплакал. Потом обошел тормозившую передо
мной машину и промчался на красный свет. Если я убил свою любовь, то я не был
уверен, что не случится обратное.
Глава 3
Скорбь и гнев сжали мой мир и он поддался, но я не хотел
поддаваться. Казалось, эти чувства парализовали мои воспоминания о более
счастливых временах, о других странах и возможностях.
В схватке нахлынувших на меня воспоминаний я потерял
способность смотреть на вещи с различных точек зрения, отчасти потому что
отбросил целый набор выборов, сузив в какой-то степени собственную свободу
воли. Мне самому такое мое свойство не нравится, но после какого-то предела я
уже не в состоянии брать его под контроль, потому что тогда у меня возникает
ощущение уступки какому-то детерминизму, и это раздражает меня еще больше.
По обратной дуге цикла раздражение начинает подпитывать
первоначальные переживания и я вступаю в фазу бесконечного самовозбуждения, как
колебательный контур. Простой способ выйти из такой ситуации — атака в лоб,
чтобы устранить объект-причину. Более сложный путь отличается более философской
природой и состоит в том, чтобы отступить в сторону, уйти и вернуть себе
контроль над собой. Как всегда, предпочтительнее более трудный способ.
Атака в лоб очень легко может закончится сломанной шеей.
Я свернул, припарковал машину на первом свободном участке,
открыл окно и раскурил свою любимую трубку.
Я поклялся не заводить мотор, пока не остыну окончательно. Я
всегда слишком сильно на все реагирую. Похоже, это фамильное. Но я не хотел
поступать так, как поступали другие. Ведь это им самим причиняло массу
неприятностей.
Такая «все или ничего» реакция на полные обороты, может и
хороша, если вам всегда везет, но на этом пути ждет и трагедия, по крайней
мере, опера, если против вас выступает что-то экстраординарное. А сейчас, судя
по всему, речь шла именно о таком случае. Следовательно, я вел себя как болван
и дурак, и я повторил это себе несколько раз, пока не поверил.
Потом я попытался прислушаться к своему более спокойному
«Я», и оно согласилось, что я и в самом деле дурак, потому что не понимал
собственных чувств, когда еще не было поздно и можно было что-то исправить,
потому что выдал свои возможности и власть, а потом отрицал ответственность за
последствия, за то, что все эти годы не разгадал особой природы врага и потому,
что даже сейчас упрощал грозившую опасность.
Нет, схватить Виктора Мелмана за горло и выбить из него
правду — едва ли бы это что-то дало. Я принял решение двигаться вперед
осторожно, на каждом шагу заботясь о прикрытии.
«Жизнь — это всегда очень сложная штука, — сказал я себе. —
Сиди тихо и собирай информацию. Размышляй».
Я медленно выпустил на волю накопившееся внутри напряжение,
и мой мир так же медленно снова вырос, расширился, и в нем я увидел возможность
того, что П хорошо знал меня и мог построить свой план действий так, чтобы я
отбросил сомнения, перестал думать, поддавшись чувствам момента.
Нет, я не стану, как остальные…
Я еще довольно долго сидел и размышлял, потом медленно
тронул машину с места.
