— Быстро он спекся, — сказал тогда Наумов. — Я-то думал, что старик покрепче.
— Возможно, так оно и есть, — ответил врач. — Но я его немножко подтолкнул.
— Как это?
— Я включил в его меню трифтазин. В небольших, разумеется, дозах. С учетом возраста и состояния организма.
— А это что за зверь такой?
— Трифтазин подавляет волю, Николай Иваныч.
— Вот оно что, — протянул Наумов. — Тогда все понятно.
И вот теперь он стоял над голым дрожащим телом. Совсем недавно этот плачущий старик был почти всемогущ. Во всяком случае, он запросто ворочал огромными деньгами, по его приказу уничтожались люди. В том числе и Николай Наумов мог стать жертвой этого тихого старичка.
По лицу Антибиотика текли слезы, губы что-то шептали, но что именно, Наумов не мог разобрать. Он стоял над раздавленным врагом, курил сигарету и… не ощущал себя победителем. Было только чувство брезгливости и презрения к костлявому мешку с трифтазином.
Николай Иваныч стряхнул пепел на старика. Антибиотик вздрогнул и сжался в комок.
Наумов резко развернулся и пошел к лестнице, вслед за ним, подхватив фонарь, заспешил представитель самой гуманной в мире профессии. Люк захлопнулся, оставив Палыча в бетонном мешке, на обоссанном одеяле.
А над подвалом находилась комната. Большая и почти пустая. Наумов подошел к окну. За окном шумел лес. Эта дачка фактически принадлежала Николаю Ивановичу, но оформлена была на одного из сотрудников банка.
— Завтра я пришлю Василия Максимыча, — сказал Наумов, — он начнет с дедом работать. Вы оба по мере надобности будете помогать.
— Слушаюсь, Николай Иваныч, — сказал охранник. Врач кивнул.
— И создайте ему какие-то условия… что ли. Купите ему «Хванчкары» и Библию дайте… Он все с Библией последнее время не расставался. А то не по-человечески как-то.
— Понял, Николай Иваныч, — ответил охранник удивленно.
Не сказав больше ни слова, Наумов вышел.
А с Антибиотиком на следующий день начали «работать». Ему вводили скополамин. Под действием наркотика Палыч ощущал чувство свободы, парения в воздухе. Он был благодушен, общителен и абсолютно откровенен. Результатом его откровенности стали несколько кассет с рассказом о тайниках с деньгами, бриллиантами и золотым песком. Он оказался богат. О, как богат он оказался! Наумов, признаться, и не ожидал такого размаха. Только золотого песка в дрянном гараже на окраине города выкопали почти сто девяносто килограммов.
Перечислять все, что изъяли у Палыча, мы не будем. Скучно это. Скажем только, что много. Очень много. «Скополаминовая терапия» продолжалась три дня. На самом-то деле Антибиотик уже в первый день отдал все, что у него было. Но Наумов настоял на том, чтобы провести контрольные сеансы: а не забыл ли чего старик?.. После третьего сеанса стало ясно: все! Палыч выдоен до конца. Безмятежное парение Антибиотика прекратилось. Ему сделали последний укол. На этот раз ему ввели два миллилитра вместо обычной дозы «ноль-четыре». Ввели быстро. Это привело к резкому падению артериального давления и остановке дыхания.
На рассвете тело, завернутое в одеяло, привезли на берег лесного озера. Было очень тихо, легкий туман лежал над неподвижной водой. Сверток погрузили в лодку. На весла сел охранник, а представитель самой гуманной профессии привязал к ногам трупа мешок с камнями. От берега отошли всего метров на пятьдесят. Охранник померил глубину веслом, сказал: сойдет… Перевалили тело через борт… плеск… волнишка мелкая на черной воде да пузырьки воздуха.
Так закончилась жизнь криминального короля Санкт-Петербурга. Доктор и охранник помянули его «Хванчкарой», а Библию бросили в печку.
За помощь Василию Максимовичу была им обещана хорошая премия. Они ее и получили: по пуле в затылок каждый.
* * *
Лето… Лето 96-го года, когда в безумии необъяснимом страна умудрилась избрать Ельцина. Когда все решала ложь, расфасованная в коробки из-под ксерокса, а телевизоры вопили: «А ну, Борис, Борис! А ну давай борись!» Помните то дурное лето?
Ельцин выиграл страну. А в Санкт-Петербурге Демократ № 2 проиграл. Невзирая на бешеную раскрутку, на бешеные деньги — ОБДЕЛАЛСЯ. Жиденько этак обделался, во втором туре, с разницей в несколько тысяч голосов… Предвыборные плакаты с холеным мурлом Демократа еще пачкали город, еще не прошли президентские выборы, а рать питерских чиновников и бизнесменов вовсю щелкала костяшками счетов, то есть калькуляторов. Подсчитывали. Кто убытки, кто вероятные барыши.
В городе переменилась власть официальная, в городе переменилась власть и бандитская. Второе событие для Николая Наумова не меняло ничего, но вот первое… Первое меняло многое. В мэрской администрации у Николая Ивановича голуби были прикормлены — с руки клевали. С переменой власти в чиновничьем мире неизбежны перетряски, рокировки, увольнения и назначения. Но и это не беда. Прикормил одних — прикормишь и других. Чиновничье племя по одному лекалу скроено… Пиджаки, конечно, носят разные: кто однобортный, кто двубортный… галстуки, опять же, разного цвета. Но условные рефлексы! Рефлексы — как у собаки Павлова. Слюна течет. Хвост ходит туда-сюда маятником, в глазах — преданность. В душонке — предательство. Впрочем, последнее обстоятельство к собаке Павлова не относится… не будем очернять собачку.
В общем, за чиновников Наумов не беспокоился. Одному из них он и позвонил. Прямо на мобильный, минуя секретаршу.
— Здравствуй, Миша, — сказал Николай Иванович приветливо. — Что-то ты меня забыл. Не звонишь, не навещаешь.
— Николай Иваныч? Рад вас слышать, Николай Иваныч, — сказал в ответ Миша. Радости в голосе, правда, не было. — Что не звоню? Да замотался с этими выборами вконец…
— Уж неделя, как выборы закончились, Миша. Я все жду твоего звоночка, жду… а ты молчишь, как рыба об лед. Так мой водитель выражается.
— Как рыба об лед? — кисло переспросил бывший вице-мэр Миша и с натугой хохотнул. — С юмором у вас водитель…
— С юмором парень, — согласился Наумов. — Но и вы тоже ребята — шутники. Миша сказал:
— Кхе.
— Как вопросы решать будем, Миша?
— Какие, Николай Иванович, вы имеете в виду вопросы?
Наумов выдержал паузу, спросил:
— А ты не догадываешься?
— Замотался последнее время, голова ни хрена не варит.
— Напомню. Денежки-то брал под мэра, Мишаня? С обязательствами рассчитаться. Помнишь?
Миша молчал. Молчал и Наумов. В какой-то момент молчание стало тягостным, избыточным, как давление пара в котле с заклинившим аварийным клапаном. Наконец Миша не выдержал, сказал:
— Ну вы же понимаете, Николай Иваныч, как получилось-то…
— Отлично понимаю, Миша.
— Но мы решим вопрос.
— Отлично. Когда привезешь?
