— Да, понимаю… И даже могу сказать, когда это понадобилось — когда мы готовились к получению второй половины суммы.
— Чуть раньше, — ответил Обнорский. — У нее все было рассчитано. И она загодя стала готовить юриста. Тем более что он на эту роль подходил идеально. Во-первых, работает в больнице. Во-вторых, имеет там хорошие контакты. В-третьих, когда-то жил в доме, сохранил знакомства, и его появление там абсолютно естественно. Ну и наконец, последнее: он был полностью зависим от Насти.
— Нормально сработали, ребята, — сказал Зверев. — Только зачем? Что нового вы узнали? Все это и так уже было ясно после беседы с хирургом…
— Э-э, Саня, ты не прав, — хором сказали Обнорский и Галкин. Виталий улыбнулся.
— Ты не прав, — повторил Обнорский. — Мы уточнили детали. Мы уточнили психологический портрет Тихорецкой. Теперь мы знаем, насколько эта дама коварна и опасна.
— Документировали как-то рассказ юриста? — спросил Сашка.
— Нет. Но если понадобится, то мы сможем получить у Константина Евгеньевича показания, — ответил Обнорский.
— А ведь это не все, Саша, — сказал Галкин. — Главное-то впереди. Ты слушай мудрых стариков. Хоть Андрюха и якшался с арабами…
— Что же главное? — спросил Зверев как будто безразлично.
Обнорский и Галкин заговорщицки переглянулись.
— Когда дело было сделано, юрист стал не нужен, — продолжил Обнорский, — и его выбросили как использованный гондон.
— Нормально, — буркнул Зверев.
— А потом он опять понадобился.
— Зачем?
— Я тебе скажу — когда понадобился, а ты уж сам догадайся, Саня.
— Ну? Говори, не тяни кота за хвост.
— Понадобился он, когда дело дошло до суда, Саша. За неделю до суда воспылала Настя любовью снова.
Зверев, меланхолично крутивший в руке стопку водки, вдруг вскинул на Обнорского глаза. Темные, наполненные тоской.
— Выстрел? Выстрел в окно судьи?
— Выстрел, Саша. Ей понадобился стрелок-отморозок.
Зверев выругался. Галкин выругался. Лысый мрачно улыбнулся.
— Ай, Настя, — покачал головой Зверев. — Но зачем? Зачем ей это?!
— Об этом нужно спросить у нее, Саша. Сашка промолчал, за него ответил Виталий.
— Спросим, — сказал он просто. — За все спросим.
— Это ваше дело, ребята, — быстро отозвался Обнорский. — Я в этом не участвую. Мне, собственно, хотелось разобраться с ситуацией вокруг выстрела.
— Ну и что — разобрался? — спросил Зверев неприязненно.
Галкин не обратил на его тон внимания — он был уже изрядно нетрезв. А Обнорский заметил. Он понимал, что Зверев услышал сегодня немало неприятных вещей, но все-таки тон, которым был поставлен вопрос, показался ему неуместным. Андрей собрался ответить резко, но натолкнулся на тоскливый Сашкин взгляд… и взял себя в руки.
— Да, Саша, практически разобрался. Строго говоря, не я, а Семен Борисыч… Стрелял юрист. А оружие, знаешь, кто ему передал?
Зверев пожал плечами. Галкин пьяновато хохотнул и сказал:
— То-то, что не знаешь. А я вот знаю! Витька передал.
— Какой Витька?
— Витька Чайковский… к-козлина. Ты его знаешь, Саня?
— Нет. Не встречался никогда.
— А я его, козла, знаю оч-ч хорошо. Я его еще прищучу.
Обнорский усмехнулся и сказал торжественно:
— И это еще не все, Саша… Самое удивительное, что юрист не выбросил тот обрез! Цел обрезишко-то, лежит себе у Костика дома под диваном. И один патрон с самодельной картечью цел.
— Он что — идиот? — спросил Зверев вяло. Думал он о другом.
— Нет, алкоголик. Но и это еще не все, Саша. У него сохранилась даже записка, в которой рукой товарища Чайковского написан адрес и домашний телефон судьи. Так что теперь Чайковский у нас в руках. А ты говоришь: что нового вы узнали?
— Поздравляю, инвестигейтор. Хорошо сработано.
По комнате плыл плотный слой сизого дыма.
* * *
Солнце садилось. Малевич лежал на широком «сексодроме» в спальне Насти, курил, ждал, когда она вернется из ванной. В приоткрытую дверь доносились шум льющейся воды и Настин голос. Что-то она напевала мажорное… Сука!
Вице-губернатор вдавил сигарету в пепельницу, встал и подошел к окну. Внизу расстилалось море цинковых крыш с бесчисленными печными трубами, блестела вода Фонтанки. Пейзаж петербургский, фантастически красивый… Ничего этого вице-губернатор не замечал. Он смотрел туда, где вдали, почти неразличимые в солнечном мареве, торчали портовые краны… Чтоб сто лет их не видеть! И ничего не слышать про этот чертов порт!
С портом ничего не получалось. Обещание, данное Николаю Ивановичу Наумову, реализовать никак не удавалось. Прошел ровно год с момента губернаторских выборов, и сегодня Наумов снова напомнил о себе. И снова через Настю.
Малевич отвернулся от окна, посмотрел на смятую постель. Пятнадцать минут назад они с Настей занимались любовью на этих черных шелковых простынях. Всего пятнадцать минут назад…
— У-ух, — довольно сказала Настя, — обязательную программу отработали. На вольные выступления хватит сил?
— Посмотрим, — ответил он.
— О, какой ты нынче строгий, вице-губернатор, — сказала она. — Ладно, схожу в ванную.
Настя встала, взяла со стула халат, двинулась к двери.
— Настя, — окликнул он.
— Что, мой вице-губернатор? — обернулась она в двери.
— Настя, какие у тебя отношения с Наумовым?
— Это что, — спросила она с улыбкой, — ревность?
— Нет. Просто спросил.
— Да никаких… Когда-то, когда я только начинала в бизнесе, он меня поддержал. А что?
Малевич сел, закурил. Настя стояла в дверях. Обнаженная, загорелая, с халатом в руке, она выглядела очень эффектно.
— Да нет, ничего… Когда-то он тебя поддержал… А сейчас какие у вас отношения?
— Приятельские. Не более того. Обедаем иногда вместе.
— Настя, ты можешь на него повлиять?
— А что такое?
— Есть одна проблема довольно деликатного свойства.
— Любопытно, — сказала она, накинула халат и присела на подлокотник кресла.
— Я, понимаешь ли, в силу ряда обстоятельств оказался как бы должником Николая Ивановича, — произнес вице-губернатор неуверенно, не глядя на Настю. — Я взял на себя некие обязательства.
— А теперь не можешь их выполнить, — сказала Настя.
— Да… тут довольно сложный узел завязался.
— Понятно… но я-то при чем? Ты что — хочешь, чтобы я решала твои проблемы? Ты, право, меня удивляешь, Миша.
