Перейти к разговору о Горделадзе просто физически не получилось.
Теплая сентябрьская ночь дышала запахом моря. Андрей и Галина шли по песку. Песок хранил дневное тепло, под ногами хрустели мелкие ракушки. Луна нарисовала на воде серебряную дорожку.
— Может, искупаемся? — спросил Андрей. И услышал оч-чень порадовавший его ответ:
— А я без купальника…
— Это очень хорошо… Ой, в смысле — ничего страшного… Я тоже, так сказать… Но нас никто не увидит… Ночь ведь уже… И я вести себя прилично буду, я же не жлоб…
Галина немного помедлила, потом отошла на несколько шагов и быстро сняла платье. А под ним почти ничего и не было — так, ерунда какая-то… Ерунду она тоже сняла. Андрея заколотило. Стаскивая с себя штаны, он чуть не упал мордой в песок, но удержал равновесие и побежал к морю, догонять Галину. Она далеко уплыть не успела… Обнорский осторожно обхватил ее сзади — сначала за талию, потом, обнаглев, начал гладить груди… Первый поцелуй потащил их на дно, они вынырнули, держась за руки, и молча поплыли к мелководью. Андрей целовал ее лицо и все сильнее гладил ее бедра, живот… ну и все остальное…
Он с трудом сдерживался, чтобы не заурчать от удовольствия — надо же было хоть какие-то приличия соблюдать.
— Подожди, Андрей, подожди, — задыхаясь, слегка отбиваясь от его рук, полусказала — полупростонала Галина. — Подожди… Я где-то читала… что в море… о Боже, нет… что в море это вредно… Оно соленое… Ой, Андрей…
— Врут! — убежденно выдохнул ей в ушко Обнорский. — Прессе верить нельзя, такое понапишут!
— А тебе… верить?… ой…
— А мне… можно… Галя…
— Андрю… ша…
Обнорскому давно не было так хорошо. Он словно растворился одновременно и в море, и в женщине… Он словно пропал — и все тяжелые мысли и заботы тоже куда-то пропали. И вообще все мысли. Пару раз, правда, мелькнула одна: «Как бы Галя своими стонами коллег не всполошила», — но потом и эта здравая мысль угасла. На берег они выползли на четвереньках и долго молчали, приходя в себя… Они лежали на песке рядом и смотрели в черное небо над головой.
— У тебя шрамы, — сказала она, проведя пальцем по груди. Шрам остался, как память о встрече с бойцами Черепа. — Откуда у тебя шрамы?
— Тяжелые журналистские будни, — буркнул Обнорский.
Говорить, нарушая очарование ночи, не хотелось. Галина приподнялась на локте, прикоснулась к Обнорскому прохладной грудью с твердым соском. Высоко в небе летел самолет, пульсировал огоньками.
— Ах да, — сказала она. — Ты же великий криминальный журналист из страшного бандитского Петербурга.
— Галя, я тебя умоляю… — ответил он. — Петербург не более страшен, чем ваш Киев.
— Даже так?
— Именно так.
— Тогда это действительно страшно.
— Почему же?
— Потому что Киев — страшный город. В нем исчезают люди.
— Люди везде исчезают. В Киеве, в Токио, в Париже…
— Да, но в Токио или в Париже власти начинают бить тревогу, если пропал журналист.
— О чем ты? — спросил Обнорский лениво.
— Как о чем? О Горделадзе, — с удивлением ответила Галина.
— А-а… — разочарованно протянул он. — Опять про Горделадзе… Галя, если честно, то я не совсем понимаю, почему ты связываешь его исчезновение с президентом, с властями…
— Как же? Гия не любил президента. Однажды во время теледебатов даже поставил его в абсолютно дурацкую ситуацию — вся Украина смеялась. И вдруг пропал.
— Не вижу связи. Десятки, если не сотни журналистов, критикуют Бунчука, и ничего с ними не происходит…
— Вот и произошло! — сказала Галина горячо. — Вот и произошло! Почему ты не хочешь осознать этот факт?
— Да брось ты! Из реплик твоих же коллег-земляков на семинаре я понял, что этот ваш Гия весьма любвеобилен… Он же грузин, кровь у него горячая. Так что, Галя, не вижу пока никаких особых оснований для беспокойства. Через день-другой объявится. Покается перед женой, очухается… У журналистов такие закидоны случаются. Хочешь, я тебе одну историю расскажу, как одну нашу питерскую журналистку «похитил» не кто-нибудь, а целый «резидент литовской разведки» — двое суток, сволочь, насиловал и вербовал беспощадно. Так она, сердешная, потом мужу сказала. Был в этой истории, правда, один нюанс: «резидент» в соседней редакции завотделом работал. Но она об этом мужу говорить не стала. И я вот думаю, что…
Галина, не ответив ничего, встала и пошла прочь по песку косы. Сзади она была чудо как хороша. Андрей полежал еще несколько секунд, любуясь ее фигурой, потом вздохнул, встал и пошел догонять.
— Господи! — бормотал Андрей. — Ну при чем здесь Горделадзе?
* * *
А Горделадзе оказался очень даже при чем. Весь семинар прошел под знаком Георгия Горделадзе. В перерывах журналисты страстно обсуждали загадочное, детективное исчезновение своего коллеги. Одни говорили, что к исчезновению Георгия причастен президент Бунчук. Другие видели руку Москвы, третьи — Вашингтона. Щирый хохол из Винницы Боря Рабинович, единственный из всех участников семинара демонстративно говоривший только по-украински (вставляя, правда, иной раз английские слова) и носивший украинскую национальную рубашку, горячо доказывал, что здесь-таки не обошлось без боевиков Моссада. Журналистка из Нежина — без бюста, но зато с серьгой в пупке, сказала, что Гию похитили чеченцы…
Обнорский от этих разговоров тихо шизел. Он совершенно не понимал, на кой черт президенту, ФСБ, или ЦРУ, да пусть даже и Моссаду, нужен среднеизвестный журналист? А представить себе чеченских боевиков в Киеве, на бульваре Леси Украинки, он мог, но с очень большим трудом. Да и вообще с момента исчезновения Горделадзе прошло чуть больше четырех суток. О чем разговор, коллеги дорогие?
Примерно четверть участников семинара с доводами Андрея соглашалась.
Остальные — в основном молодежь — продолжали строить догадки и версии — одна невероятнее другой. Вскоре Обнорский перестал с ними спорить. Он понимал, что молодым журналистам очень хотелось, чтобы странная история, случившаяся с их коллегой, была не какой-то «бытовухой», а настоящим героическим приключением.
Героическое приключение приподнимало значимость профессии, романтизировало в глазах обывателей остальных журналистов и вообще добавляло адреналина в кровь… Все это Андрей очень хорошо понимал, поскольку давно уже был частью журналистского корпуса со всеми его примочками — и хорошими, и плохими. А принадлежность к корпоративному сообществу — это штука такая, как бы вернее сказать, — тонкая… Обнорский любил свою профессию и свой цех — прекрасно осознавая недостатки очень многих его представителей. Эта любовь и чувство корпоративной солидарности не позволяли ему издеваться и насмешничать над коллегами. Или, скажем точнее, почти не позволяли…
В конце второго дня семинара Андрей прочитал заключительную лекцию. В принципе, можно было улетать, но он решил остаться еще на один день — впереди было короткое бабье лето, а потом слякотная петербургская осень с дождями, мокрым снегом и голыми деревьями. Андрей решил задержаться на денек у моря.
