— А на какие именно наркотики? — спросил Зверев.
— Не знаю… какие-то таблетки. Они оказывали стимулирующее воздействие… в том числе, на сексуальное влечение. Георгий радовался, как ребенок: ой, ой, «таблетки успеха»! На Западе, дескать, все их принимают, это в порядке вещей. Он был даже благодарен Вайсу. Ему казалось сначала, что он видит свет в конце тоннеля. Он становился абсолютно некритичен к себе и к своим поступкам.
— Вайс сам снабжал его таблетками? — спросил Андрей.
— Конечно. И делал это очень ловко, как дрессировщик.
— То есть? — удивился Андрей.
— Очень просто, господин питерский расследователь: сначала он приучил Георгия к мысли, что Вайс — это здорово. Вайс — это приятное общение, в процессе которого тебя хвалят, тобой восхищаются. Разумеется, это приятно, это нравится… А Эдик Вайс появлялся всегда только в удобное время — как будто знал, когда уместно.
— Вполне вероятно, что действительно знал, — сказал Андрей.
— Как это? — спросила Алена.
— Очень просто: кто-нибудь из вашего замечательного редакционного коллектива снабжал его или его шефов информацией.
— Кто? — подалась вперед Алена.
— Не знаю, — сказал Обнорский. — Но это установить нетрудно. Так что там дальше относительно «дрессировщика»?
— Вайс вел себя как дрессировщик: сначала он приучил Георгия к себе, потом внушил ему мысль о необходимости глотать эти чумовые колеса. Но и колеса-то он давал Георгию тогда, когда Гия слушался. А если не слушался — Вайс «исчезал», на связь не выходил, и Гия сидел без таблеток. А без таблеток он уже не мог — его давил депрессняк, он кидался на людей по малейшему поводу. На меня ему было уже наплевать.
— Как быстро, Алена, все эти изменения происходили?
— На глазах… Другое дело, что многие не хотели ничего замечать. И понимать не хотели. Спроси в редакции про Вайса, ответят: «О, Эдик? Эдик отличный мужик…» Еще бы! Эдик всегда приходил со свежим анекдотом, угощал вином, пивом. А того, что он за полтора-два месяца сделал Георгия наркоманом, замечать не хотели. Но для меня тогда было главным другое — Георгий отдалился от меня. Из наших отношений как-то незаметно исчезло человеческое тепло… Секс? О да, секса стало больше, но человеческое постепенно сходило на нет.
— А что же вы… вы-то куда смотрели, Алена? — спросил Обнорский.
— А что я могла сделать? — пожала она плечами.
Обнорскому хотелось вскочить, тряхнуть Алену за плечи и заорать на нее: «Ты что? Ты что несешь, дура?! Мужика на твоих глазах разводят, сажают на наркоту, а ты целку из себя корчишь: что я могла?… Ты и есть самый настоящий соучастник». Но он не закричал, он посмотрел на Зверева, и Сашка ответил ему понимающим взглядом. Ему тоже было очевидно, что Алена не так наивна, как хочет сейчас казаться.
— Потом вы все-таки стали передавать Георгию материалы от вашего лю… от Эстера. Почему вы изменили свою позицию?
— Потому, что их стал носить Эдуард Вайс.
— А где брал их Вайс?
— Да где? Наверное, там же. Как вы сказали: «у моего лю…»
— Почему вы так думаете?
— Да потому что материалы были те же самые, о которых мне намекал Эстер. Поэтому я твердо убеждена, что Вайс — человек Хозяина. И я подумала: пусть уж эти материалы идут через меня. Я, по крайней мере, сумею отсеять то, что может стать миной замедленного действия в судьбе Георгия.
— Понятно. Скажите, Алена, какие суммы Хозяин платил за организацию левых публикаций? — спросил Зверев.
— Платил? — удивилась она. — Он ничего не платил.
— Как же так? За черный пиар обычно платят. Обычно немало.
— Он не платил… давал по пятьдесят-сто долларов на Интернет-кафе. На расходы.
— Любопытно. У Георгия — финансовые проблемы. Он выполняет… э-э… довольно деликатную миссию, за которую можно спросить деньги. Но не спрашивает. Как же это понимать?
Алена замялась, потом сказала:
— Он и не мог спросить. Он ни разу не общался с Хозяином лично, только через меня.
— Понятно. Но через вас, Алена, он мог передать: деньги давай.
— Видите ли, Андрей…
— Вижу! — сказал Обнорский. — Вижу. Георгию уготовили роль «жертвы режима», и вы активно помогали «режиссеру» работать с «актером». А жертве не положено быть богатой… Так?
— Нет, — сказала она горячо. — Не так… разумеется, не так.
— Так, Алена! — уверенно, обличительно произнес Зверев. — Вы сами пятнадцать минут назад сказали, что не любили Георгия… что не любили его никогда и с удовольствием приняли предложение разыграть спектакль «Жертва режима». Разумеется, вы не знали тогда, чем это может кончиться… Возможно, Хозяин даже говорил вам, что все его действия пойдут на пользу Горделадзе, для его же блага.
— Да, да, именно так, — подхватила она.
— Погодите, не перебивайте меня, Алена Юльевна. Я не думаю, что все так просто. Я думаю, что у вас были иные мотивы… Самый простой — финансовый.
— Как — финансовый? — изумилась она.
— Да очень просто: вы получали от вашего бывшего любовника не только материалы, но и деньги за публикацию этих самых материалов.
— Да как вы смеете?
— Смеем! — сказал Обнорский. Он встал, подошел к креслу, в котором сидела Алена, остановился, нависая над ней. — Смеем, Алена. Ты видела, как у тебя на глазах губят человека… И — молчала.
— Я не молчала, — ответила она. Чтобы отвечать, ей приходилось задирать голову.
— Ты не просто молчала. Ты, как мне представляется, участвовала в этом. Пассивно, разумеется, но участвовала. И даже получала удовольствие, видя, как Георгий все глубже увязает в трясине.
— Нет! — выкрикнула она.
— Да, — сказал Обнорский. Он интуитивно чувствовал, что попал «в десятку». — Да, Алена, да… Ты втайне ненавидела его. За то, что у него есть дочки. За то, что он никогда их не бросит. За то, что он талантливее тебя как журналист и интереснее как личность. Ты давно и тайно ненавидела его, и когда твой бывший трахаль предложил тебе «расплатиться» с Георгием, ты сразу согласилась.
— Нет, нет и нет, — сказала она.
— Конечно, я не могу доказать свою точку зрения… Но чем другим, Алена, можно объяснить твое поведение? Деньгами? Наверно, можно, но я в это не очень верю. Как иезуитски ты себя вела! В этом есть нечто… Нечто глубоко личное, не имеющее отношения к деньгам.
— Я боялась, — произнесла Затула.
— Возможно… возможно, ты боялась. Но это не мешало тебе подталкивать Георгия к обрыву. И одновременно трахаться с ним. От этого некрофилией тянет, деточка…
— Да как ты смеешь, подонок? — закричала она, вскакивая.
Обнорский легонько толкнул ее ладонью в плечо, и Затула снова села в кресло. Андрей сознательно обострял диалог. Он видел, что Затула начала оправляться от первого шока, что она уже примеривает новую маску, уже привычно лжива… Он решил надавить.
