– В таком случае беру свои слова обратно. Это никакое не беспрецедентное явление, а самые заурядные кумовство и протекционизм.
– Разговорчики! – среагировал сержант – Документики!
– Справка об освобождении подойдет?
– Где и за что сидели? Когда освободились? Отметка о регистрации есть?
– Вы меня не так поняли, товарищ сержант. Я имел в виду справку-освобождение от общения с младшим начальствующим составом органов внутренних дел. Порой (верите-нет?) самому так хочется поговорить с простыми милицейскими парнями, с рабочими, так сказать, лошадками, – Эдик выразительно посмотрел на ботинки сержанта, отчего тот немного смутился, – …но нельзя. Санкционировано общение только от лейтенанта и выше.
– Неповиновение представителю власти? – догадался сержант.
– Именно так. Причем злостное.
– Тогда вам придется пройти со мной в опорный пункт.
– Так это у вас находится та самая точка?
– Какая точка?
– С помощью которой можно перевернуть мир.
Из этой фразы сержант понял одно – над ним глумятся.
– Буду вынужден применить…
– Позвольте узнать – применить или сначала все-таки использовать?
Сержант окончательно растерялся, потому что ответа на этот вопрос он не знал, хотя буквально неделю назад сдавал в РУВД зачет по 15-й статье Закона «О милиции».
[19]
К тому же его табельное оружие хранилось в оружейке за три квартала отсюда, а верная подруга дубинка лежала в ящике стола в опорном пункте. Задерживать же голыми руками в одиночку семерых сержанту Ковалеву, как мы уже говорили, не доводилось. (И слава богу, что не доводилось!)
Сержант мучительно искал выход из сложившейся патовой ситуации и решительно его не находил. В какой-то момент Нестерову его стало искренне жать, поэтому он осторожно взял сержанта за рукав (тот невольно вздрогнул, решив, что вот сейчас-то его и начнут долго и цинично убивать) и отвел в сторонку…
Минут через пятнадцать, когда «грузчики» «семь-три-седьмого» стояли под парами, готовые рвануть в направлении родной Конторы, Эдик на прощание поинтересовался у Нестерова:
– Сергеич, а что ты этому сержанту наплел? Он после беседы с тобой как Будда ушел. Просветленный по самое «не могу».
– Да ничего особенного. Я ему свою подполковничью ксиву засветил и представился инкогнито из Петербурга.
– Небось, еще и с секретным предписанием?
– Во-во, с ним самым. Короче, я признался, что в отличие от большинства гатчинских коллег проверку на «оборотенность» он выдержал достойно, а посему я буду вынужден ходатайствовать о досрочном присвоении очередной «сопли».
– И он что, купился? Ну, полный абзац! У абажура я и моя дура!
– Но одно условие я ему все-таки поставил.
– Это какое?
– Привести форму одежды в соответствии с уставом. Так что сейчас он поскакал к теще занять денег, а оттуда ломанется в обувной магазин.
Нестеров предвкушал, что после этой его фразы Эдик загнется в приступе хохота, однако Каргин остался на удивление серьезным.
Они немного помолчали, а потом бригадир «семь-три-седьмого» экипажа печально изрек:
– Знаешь, Сергеич, мне кажется, что в наши дни крылатые слова таможенника Верещагина требуют небольшой корректировки. За Державу не обидно – за Державу страшно!..
* * *
День тянулся, как заполняемый водой презерватив, и, казалось, будет бесконечен. Мало того, что ночь выдалась нервной и бессонной, мало того, что на пост пришлось пилить ажио в Гатчину, мало того, что на обратном пути на Киевском шоссе «семь-три-пятый» угодил в гигантскую пробку. Мало того…
Так еще и по возвращению в родные Пенаты выяснилось, что руководство приготовило сюрприз в виде совещания старших экипажей у начальника отдела Нечаева. Явка была строго обязательна. По словам дежурного, лично обзвонившего каждого старшего, всех закосивших ожидали в лучшем случае галеры, а в худшем – снижение процентной надбавки к окладу. Короче, намечалось нечто искрометно-крутое и таинственное. Но что именно – никто из бригадиров не знал.
Нестеров чертыхнулся, добрел до курилки и, дождавшись, когда из нее уберется лишний народ, набрал Ирину. Говорить с женой в присутствии посторонних он всегда немного стеснялся. Тем более что в последнее время супружеские разговоры частенько велись на повышенных тонах.
– Привет, как там у вас дела?
– Ты хочешь сказать, что это тебя вдруг заинтересовало?
– Вовсе не вдруг. Меня ЭТО интересует всегда… Что там у Ольки в школе? Оценки есть?
– Нестеров, к твоему сведению, наша дочь сегодня в школу не ходила.
– Почему?
– Потому что отцу иногда следует появляться дома. Или хотя бы периодически звонить.
– Так я и звоню. Хотя не понимаю, какая, собственно, связь?
– А когда дело касается семьи, ты никогда ничего не понимаешь. Кстати, позволь спросить, где ты сегодня шлялся до четырех утра?
– Я не шлялся – я работал. Так получилось.
– Замечательная, можно сказать, универсальная отговорка. Одна на все времена.
– Это не отговорка. Это правда.
– Нестеров, вот только не надо мне врать. Я звонила в эту вашу чертову дежурку, и мне сказали, что ты закончил смену в десять. А в час ночи муж Люси видел тебя около нашего ларька сосущим твое чертово пиво. Кстати, накануне, если помнишь, ты клялся, что получка у вас будет через три дня, а сейчас у тебя нет денег даже на сигареты!
– Я действительно почти добрался до дома, но мне пришлось срочно вернуться. Исключительно по работе.
– Ладно, проехали, на самом деле мне уже абсолютно наплевать, где и с кем ты проводишь время.
– Может, ты еще упрекнешь меня в том, что я от тебя в свободное время по бабам бегаю?
– Ну нет, такое мне бы и в голову не пришло. Насколько я понимаю, алкоголь атрофировал тебе не только мозги, но и кое-что еще.
– Думай, что говоришь! – взорвался Нестеров.
– А я всегда думаю, что говорю. В отличие от тебя.
– Короче, что с Ольгой?
– Утром она проснулась с температурой. Я вызывала врача. Подозрение на ангину. Нужно пойти в аптеку, а я не могу оставить ее одну. Пришлось вызвать маму. Или ты хочешь сказать, что готов совершить подвиг и купить для дочери лекарства? Ты ведь сегодня, кажется, в утро работал?
– Ну да, вот только… У нас в половине седьмого совещание. Я сам не знал, честное слово. Обещаю, как только закончится, сразу побегу в аптеку…
