– На хрен мне эти квадратные головы и треугольные ноги? А что-нибудь более приличное? Наше, типа Айвазовского?…
– Кое-что было. Но цены совершенно нереальные. Сейчас все более-менее известные дореволюционные художники стоят безумно дорого. И Айвазовский в первую очередь. А ведь я помню благословенные времена, когда на аукционах его картины стоили двенадцать – максимум пятнадцать тысяч долларов.
– А сейчас?
– Что теперь говорить «за сейчас»? В наши дни Айвазовский уходит под два миллиона. Причем не долларов, а евро. И уходит со свистом. А что делать? В России стало неприлично много неприлично богатых людей. Наши делают всю погоду на ихнем хуторе, поэтому скоро я вообще перестану себя нервировать посещением подобных мероприятий. Русские скупают русских художников. На аукционах поднимают цену, потому что знают: всё равно приедут из России и купят. Вот раньше безумных денег стоили голландцы. А теперь они никому не нужны. Все гоняются за русскими художниками, при этом никто не дает стопроцентной гарантии подлинности. Вот в этот раз Виктор Феликсович приобрел два небольших театральных эскиза Коровина. Отдал за них что-то около семи тысяч евро. Допустим, для него это так, семечки. Но кто может поручиться, что это наброски именно Константина великого Алексеевича? А не, к примеру, его однофамильца Эдика Коровина, которого я прекрасно знаю еще по Русскому музею и который мог бы делать хорошие деньги на копиях, если б не пылкая дружба с Бахусом.
– Виктор Феликсович?…
– Да-да, тот самый уважаемый человек, который купил в гипермаркете «Форбс» два десятка яиц Фаберже. Безумный, на мой взгляд, поступок. Берусь объяснить его лишь тем обстоятельством, что патриотизм – вообще очень дорогая штука. А патриотизм взаимовыгодный – уже две дорогих штуки.
– В нашей неспокойной жизни спокойный сон вполне стоит таких денег, – заметил Ребус и поморщился, ибо произнесенной фразой сам себе невольно наступил на больную мозоль. – Да и чего бы не выбросить бабки на воздух, если заранее знаешь, что в этот момент ветер все равно будет дуть в твою сторону?
– Вполне справедливо. Впрочем, неблагодарное это занятие – считать деньги в чужих карманах. Почему-то чужие всякий раз округляешь в большую сторону, а свои – в меньшую. Парадокс. Помнится, когда меня арестовали по делу о рисунках Филонова, один штопанный погонами гондон в чине майора как-то заявил мне на утреннем допросе: «Семен Аронович, мы вчера на обыске у вас столько ценностей изъяли. Я потом всю ночь не спал, думал, сколько же у вас еще осталось?»
– И что ты ему ответил?
– Я ему сказал: «Гражданин начальник, вы лежите в постели с молодой, красивой женой и при этом всю ночь думаете о моих деньгах. Как вам не стыдно?»
– Смешно.
– Это сейчас смешно, а тогда сей невинный вопрос стоил мне переднего зуба. Впрочем, я все равно с ностальгией вспоминаю те времена, когда наша доблестная милиция была укомплектована в основном представителями рабоче-крестьянской прослойки. Нет, конечно, и среди них встречались люди с непомерными амбициями и такими же запросами, но в целом… В целом тогда каждый все-таки занимался своим делом и, как говорил наш, не к ночи будет помянутый, генеральный прокурор Устинов, задача у всех была, в общем-то, одна – «сделать людей счастливыми». Естественно, в меру своих способностей и своих возможностей. А сейчас? Наша опять-таки доблестная милиция такова, что я ежедневно рискую самим фактом своего существования.
– Что, сильно прессуют?
– Здесь просится немного другой глагол, но, к сожалению, у меня со школьных лет всегда была проблема с подобрать синонимы. Во всяком случае, каждый раз, когда в Петербурге кто-то имеет неосторожность своими грязными лапами прикоснуться к прекрасному, меня тут же волокут в приснопамятный антикварный отдел и начинают вести душеспасительные беседы. Словно бы я состою у них в штате в качестве консультанта на общественных началах.
– Погоди-ка… В связи с «антикварщиками» фамилия Некрасов тебе ни о чем не говорит?
– Х-ха, знаю ли я Некрасова! С тех пор, как этого штымпа перевели в двенадцатый отдел на должность важняка, мы с ним имели неудовольствие общаться целых три раза. Причем всякий раз он ведет себя так, как будто держит меня за идиота. А у самого в голове явно не хватает клепки. И боюсь, что не одной. Не далее как в октябре он пригласил меня в свой кабинет, выставил холст маслом, изъятый у каких-то залетных гостей из Бобруйска, и попросил, чтобы я дал письменное заключение – новодел это или нет? На что я ему ответил: «Уважаемый гражданин начальник, однофамилец великого русского поэта. Когда я в благословенные времена еще работал в Эрмитаже, покойный Орбели мне сказал: „Знаешь, Сёма, если искусствовед посмотрит на картину и с одного взгляда скажет, что он все про нее знает, то это бред. Чтобы понять, настоящая она или фальшивка, надо провести химический анализ, надо досконально знать почерк этого художника и еще много всего прочего“». Ну и кто после этого из нас идиот? Мы с Орбели или этот напыщенный павлин, не могущий отличить Стасова от Саврасова?
– Ладно, не кипятись. На этот счет можешь больше не дергаться. Если Некрасов как-нибудь решит к тебе обратиться, ты узнаешь об этом от меня, и первым. Надеюсь, до сих пор у тебя не было повода усомниться, что я держу слово?
– Упаси бог! Кстати сказать, я совсем не против контактов с кем бы то ни было. Я готов поговорить с этим доблестным правоохранителем о женщинах, о политике. Я даже готов обсудить с ним непростой еврейский вопрос… Вот только об искусстве – увольте! Я очень уважаю людей, работающих в антикварном отделе ленинградского, пардон, петербургского уголовного розыска, многих знаю давно и лично… Но раз уж у вас есть такая возможность: передайте им, что в антиквариате и во всем, что с этим связано, ихний Некрасов разбирается так же, как я в их наглядной агитации. Кстати, вам не доводилось видеть милицейский плакат – определитель типов национальности? Сильная вещь, на мой взгляд вполне достойная висеть где-нибудь у поста охраны на Иорданской лестнице. Да, кстати, об Эрмитаже…
Семен Аронович по-хозяйски взял со столика бутылку и добавил себе благородного напитка примерно на два пальца.
– Так вот. С позапрошлой весны, хотя не берусь судить наверняка, было ли это впервые, в мой магазинчик на Малой Конюшенной, она же бывшая памяти бойфренда Софы Перовской, повадился захаживать один интересный клиент. Не то чтобы он делал это часто, но, скажем так, не без некоторого постоянства.
– И чем же он интересен?
– Сам по себе абсолютно непримечательная, я бы даже сказал бесцветная, личность. Но вот вещицы, которые он сдавал на комиссию, всякий раз были не лишены занимательности. Более того, довольно редкие вещицы. Не побоюсь этого слова – штучный товар, поскольку…
– Что за вещицы?
– В основном эмали. Реже – посуда, часы, кубки. Помнится, была еще парочка икон… ну да суть не в этом. Все вещи – восемнадцатый, девятнадцатый век, редко позднее. При этом все без исключения – очень высокого качества. Но что самое удивительное: клиент никогда не торговался, никогда не брал аванса в ожидании экспертизы или факта продажи. Сразу соглашался с предложенной, ценой, брал деньги – и до новых встреч.
