– Это закон Ньютона…
– Там тоже что-то про это… Александр Владимирович, я вас так подвела… Вы такой хороший. Я думала, вы черт в ступе, а вы – красивый, а я вас обманула…
– О, Господи, понял, наконец! Вы хотите, чтобы я взял ваш журнал на реализацию?
– Я же вам про это уже час говорю, – обалдела я от его непонятливости. – «Приподнять» вас. У нас хороший журнал, а вы даже не догадываетесь, что мы – ваши деньги, ваш бизнес.
– Да, от скромности вы не умрете.
– Я – скромная. Я очень скромная!.. Это у меня сегодня почему-то язык развязался. И у нас все скромные. Вот у меня только нос не очень красивый… А знаете, какая Катя скромная? Она… – я снизила голос – …бывшая учительница. А Оля – знали бы вы, как она клизмы и капельницы ставит.
Шершнев уже снова откровенно веселился:
– А если я откажусь «приподниматься»? Что, шантажировать будете?
– Не-а. Ритка сказала, что шантажировать больше никого не будем. И убивать больше никого не будем. Знаете: 105 статья УК РФ…
Шершнев зашелся от тихого смеха. Он так забавно кривил рот, чтобы не смеяться в голос… Но меня его смех задел:
– Вы зря смеетесь. Мы, знаете, какие?.. Мы одного мужика так отшантажировали, что он до сих пор Ритке цветы… (мысль о том, что это именно Марат прислал недавно Лаппе цветы, показалась мне настолько неожиданной и невероятной, что, несмотря на уплывающие мысли, я прикусила язык; только бы не забыть подумать об этом завтра)… что он до сих пор икает…
Но икота напала на меня. Я смутилась и полезла в сумочку за бумажными платками.
– Знаете что, Маша? Давайте мы поступим так. Сейчас я вас отвезу домой, вы поспите хорошенько, а завтра придете ко мне в офис. Часов в шестнадцать, устроит?
Я кивнула головой.
– А носик у вас, между прочим, очень даже хорошенький. Только красный от слез. Попудрить на дорожку не хотите?
* * *
Лучше бы я не просыпалась. В голове моей несчастной, похоже, поселился целый оркестр барабанщиков. Со стоном я подошла к зеркалу. О, Боже! Веки отекли. Значит, я на ночь плакала. А чего это я плакала?
И тут меня пригвоздило. Шершнев! Я же весь вечер провела в клубе с Шершневым! С тем самым злодеем, до которого у нас столько времени были руку коротки. С тем самым очаровательным мужчиной, кто у моей входной двери осторожно погладил меня по голове и, чуть подталкивая в плечо, строго, но как-то очень глубоко заглядывая в глаза, сказал: «Идите спать. Машенька, завтра увидимся. В шестнадцать».
Я долго стояла под душем, вскрикивая не от сильных струй воды, а от очередных порций пьяных и бредовых воспоминаний, которые безжалостный мозг вытягивал из подкорки и подсовывал мне на протяжении полутора часов. Господи, что я несла! А ведь я, скорее всего, еще не все помню… Коза! Объевшаяся белены. Сорвавшаяся с цепи. Идиотки кусок!
Ну почему он не оказался противным гадким человеком, с которым нужно было бороться, нападать на него, требовать, обманывать. Последние месяцы приучили нас жить на осадном положении, быть в подполье, в Сопротивлении. А тут… какое «обманывать». Я сама раскрыла перед ним все карты, растрепала все наши секреты, с первой минуты сдала все позиции. И еще испытывала приятность от того, как он внимательно слушал, заглядывал в глаза, улыбался и иронизировал…
Что же мне делать? Звонить Ритке и объяснять, что с треском провалилась, что задание выполнить невозможно по причине… По какой же причине?.. По причине, что я… что он… что…
Втюрилась! Эта мысль, как обухом по голове, расплющила меня, когда я, замотавшись в махровую простыню, выходила из ванной. Нет, только не это! У меня есть Глубинкин. И не надо мне ваших шампанских, ваших блюзов, ваших Давидов Семеновичей…
Воспоминания о Голощекине сорвали меня с кресла и бросили в прихожую, к сумочке. Фотоаппарат был на месте.
Хм! А что я так заполошилась? Я ведь уже начала выполнять ответственное редакционное задание. Уже познакомилась с Шершневым. Мне уже назначена аудиенция в его кабинете. Уже сфотографировала его для интервью, и не просто, а эксклюзивно – с самим Голощекиным в момент дружеского братания…
Надо взять себя в руки. И продумать убойные повороты в материале. Бизнесмен, любящий джаз. Умеющий дружить. Разбирающийся в рынке прессы…
Да, разбирающийся… Про наш журнал еще даже ничего не слышал…
«Правильно, Маша, ты на верном пути, – решила я. – Надо думать о нем нехорошее, тогда и голова встанет на место, и вопросы будут, как у настоящего интервьюера: не комплиментарные, а жесткие, точные, деловые».
Надо взять себя в руки. И прекратить пить «при исполнении».
Итак, «нехороший Шершнев». Про рынок прессы ни фига не знает. Вместо того чтобы сидеть до ночи в офисе и изучать маркетинговые таблицы, шляется по элитным клубам, слушает музыку… Нет, слушать музыку по вечерам – это вроде неплохо… Так, шляется по элитным клубам, снимает девиц, а когда привозит их за полночь домой, даже не удосуживается напроситься на чашку кофе. Вот Глубинкин бы…
И я снова заревела.
* * *
Только собираясь выезжать из дома на встречу с Шершневым, я удосужилась «открыть» фотоаппарат. Он был… пуст!
Я хорошо знаю программу «цифры» (Валька мне давно все объяснил), фотик меня еще ни разу не подвел. Я лихорадочно нажимала на кнопки, щелкала затворами. Ни Шершнева, ни Голощекина. Как корова языком слизнула.
Ну почему я такая невезучая?! Всегда и везде остаюсь с носом.
* * *
– Проходите, Мария.
Шершнев был в элегантном костюме, в красивом галстуке, в тоненьких очках, которые из-за несуществующей оправы я не сразу заметила. Да я вообще мало чего замечала, потому что с трудом могла оторвать глаза от пола.
– Слушаю вас.
Я очень медленно подбиралась к его глазам. Строгий, упрямый подбородок. Гладко выбритые щеки…
– В смысле?..
– Ну, вы же пришли брать у меня интервью? Слушаю вас.
Мне послышалась легкая ирония в его голосе. Я собрала в кулак остатки сил, включила диктофон и стала задавать вопросы. Часть из них мне подсказала Рита, часть с трудом придумала утром сама. Александр Владимирович отвечал точно, не задумываясь. Речь его не была сухой, но на образы он не скатывался – все-таки бизнесмен, генеральный директор.
– А можно еще – про личную жизнь? – попросила я. – «Интервью без галстука»?
– Разведен. Сыну – шестнадцать лет. Люблю джаз. Все?
– Нет, – я приступила к самому трудному моменту в разговоре. – Мне еще нужно вас сфотографировать…
– Мария… – поднял брови Шершнев («А вчера Машенькой называл», – отметила я про себя с горечью), – вы же вчера провели, можно сказать, эксклюзивную съемку. Вы же – папарацци…
