– В общем, так. Позвонил мне один дедок. Он пенсионер, математик. До сих пор преподает еще почасовиком в университете. Судя по разговору – он вменяемый. Как он говорит, есть у него одна особенность – он все ассоциирует через число. Он везде и всюду все умножает, делит, складывает и вычисляет в уме – и без напряжения. Это у него и в крови, и в разуме. Так вот: он живет в «хрущевке», на втором этаже, окна во двор. Там во дворе машин много, места для парковки всем не хватает, некоторые наезжают на газон, старожилы начинают нервничать… Короче, обратил он внимание на бордовую «семерку» – она как раз на газоне стояла. Обратил потому, что номер ее 343, а это как раз семерка в кубе. И буквы еще чего-то там обозначают, какую-то алгебраическую формулу – я не понял точно… Не важно. Дед видел, как в эту машину садились люди – и не пустые, а с сумками. Видел, из какой парадной они выходили. И было это в день убоя… А потом он по телевизору в энтэвэшном репортаже увидел эту машину сожженной. По номеру вспомнил… Долго никому не хотел звонить. В милицию – особенно. Он вас не любит. Однажды, лет десять назад, его постовые отдубасили, потом через несколько лет наркоманы его квартиру обворовали – естественно, хрен кого нашли, хотя старик и имел свои подозрения… В общем, ментов он не любит и, вообще, ввязываться ни во что не хотел. Но дед все же старой, еще советской закалки человек. С гражданской позицией и совестью. Вот мучился он, мучился и пошел в конце концов на компромисс сам с собой – позвонил все-таки, но не в ментовку, а к нам, в Агентство журналистских расследований. Типа вы тоже расследуете, но хотя бы не такие хамы, как в милиции. Все. Вот данные деда, его адрес и телефон.
И Андрей положил на столик перед Ильюхиным маленький листочек бумаги. Виталий Петрович немедленно сунул бумажку себе в карман и спросил:
– Ты кому-нибудь еще про этого деда говорил?
Обнорский на секунду замялся:
– Своим – никому.
– А не своим?
Андрей вздохнул:
– Ну, считай, что никому…
Ильюхин почувствовал, что журналист чего-то недоговаривает, но нажимать не стал:
– Семерка в кубе, говоришь?
Обнорский кивнул:
– Насколько я понимаю, сама сожженная машина ничего не дала? Тачка разбитая, купленная на пару дней без доверенности по объявлению. Брали специально под «работу» – убили, а потом сожгли… Ну, ты знаешь…
– Я-то знаю, – чуть удивленно покачал головой Ильюхин. – А вот ты-то откуда знаешь?
Журналист даже слегка обиделся:
– Ну, Виталий, пробить владельца по номеру машины – это теперь даже торговцы мелкой розницей умеют. И позвонить этому владельцу – тоже не велик труд. Ты просто никогда особо не интересовался, как моя контора работает.
– Ладно, – сказал Виталий Петрович, вставая из-за стола. – Я проверю этого твоего деда. В любом случае я сообщу тебе результат. Спасибо тебе.
– Пока особо не за что, – поднялся и Обнорский…
…Вечером Ильюхин уже сам перезвонил журналисту и предложил встретиться в том же самом кафе. На этот раз их разговор был гораздо более продолжительным.
Полковник устал, но настроение у него явно изменилось к лучшему. И поздоровался Виталий Петрович с Андреем уже гораздо теплее. Без прежних еле заметных льдинок в голосе. Ильюхин перешел к делу сразу, не дожидаясь даже, пока им принесут кофе:
– Ну что тебе сказать… Господь наверняка был математиком… Этот дедуля – действительно умница. Удивительный человек. В общем, все в цвет.
– Значит, не зря… – удовлетворенно вздохнул Обнорский, думая явно о чем-то своем.
Ильюхин остро глянул на него и наконец-то улыбнулся:
– Не то слово! Такое бывает раз в пятьдесят лет…
Полковник немного помялся, но потом все же добавил, инстинктивно чуть понизив голос:
– И еще. Квартиру-то мы эту установили… Ту, откуда эти гаврюши с сумками выходили.
– Да?
– Да. Они и сейчас там живут.
Вот теперь Обнорский по-настоящему удивился. Он закурил и испытующе глянул на полковника:
– Ну… и?…
В этот момент им подали кофе. Ильюхин дождался, пока официантка отойдет от столика, и спокойно ответил:
– Ну и живут пока дальше. Под нашим приглядом.
Обнорский невозмутимо промолчал, лишь потер чуть подрагивающими пальцами левый висок. Виталий Петрович усмехнулся:
– Ты так корректно молчишь, потому что Крылов – он давно бы уже уронил дверь в этой хате?
– Это точно! – по-суховски
[21]
крякнул Андрей.
Полковник понял, о чем за секунду подумал журналист: жажда новости, притом новости достаточно эксклюзивной и сенсационной, быстрое задержание предполагаемых убийц, когда еще свежо в памяти само преступление… Но секунда длится недолго. Выражение глаз Обнорского изменилось, в них мелькнуло понимание того, что сложнейшую операцию не провести с наскока в полевых условиях. Иначе ведь можно хлопнуть киллеров, а потом, без достаточного количества доказательств, снова отпустить…
– Дошло? – снова усмехнулся Ильюхин. Журналист медленно кивнул:
– Я понимаю…
Виталий Петрович осторожно отхлебнул горячий кофе:
– Ну, а раз понимаешь, то давай без информационной суеты. Договоримся так: об этом пока знаю только я со своими и ты, но без своих. О развитии ситуации я тебе в режиме «он лайна» докладывать не буду, но о подвижках проинформирую. А они будут. Должны быть. Тебе же не столько их установочные данные нужны, сколько общая драматургия?
Обнорский покачал головой:
– Драматургия – само собой, но и точные данные не помешают. Хорошая журналистика, вообще-то, должна быть максимально конкретной.
– Понимаю. Будет, Андрей, все будет. Но не сразу. В этой истории, сдается мне, не очень просто все пойдет. Это такой закон – либо все просто с самого начала, либо, если уж пошло с вывертами, совпадениями невероятными и случайностями, так и будет развиваться дальше – исключительно через жопу. Такой вот прогноз – на основе многолетних этнографических наблюдений.
Ильюхин закурил и только тут заметил, что не докурил еще предыдущую сигарету – она дымилась в пепельнице. Полковник чертыхнулся и загасил ее.
Обнорский хитро взглянул на Ильюхина:
– Сдается мне, Виталий, ты еще что-то сказать хочешь?…
Виталий Петрович отнекиваться не стал:
– Есть такое дело… Раз уж мы встретились, хочу спросить тебя…
– Понимаю, – кивнул журналист, еле заметно улыбнувшись.
Полковник залпом допил кофе и откашлялся:
