– Че не спим?
– Где ты был, жопа? – вопросом на вопрос ответил Лысый.
Но Леха не знал, где он был. Он ничего не помнил и даже не знал, что лежит в том самом кожаном чемодане, который внесли на корабль вместе с ним. Трубач Чижик отодвинулся от чемодана подальше и заверил присутствующих, что там, разумеется, лежит ядерная бомба, и если она и не тикает, то только потому, что ее часовой механизм, конечно же, электронный. Палыч возразил, что империалистические спецслужбы сделали большую ошибку, если доверили Штыреву диверсионную операцию: «Такому пьяному мудаку, – сказал он, – я бы и детский садик взорвать не доверил».
Леха не обиделся и предложил взять да и посмотреть, что в чемодане. Если, конечно, никто не очкует.
Никто не очковал, поэтому, когда все вышли, скажем, покурить, – Глист от имени и по поручению храбро открыл чемодан. И завыл от восторга: в чемодане лежала новехонькая двухкассетная магнитола «Sharp» со всеми возможными прибамбасами. Вокруг нее валялись десятки студийных аудиокассет с таким выбором музыки, что слюни потекли бы даже у самого искушенного меломана. Пока никого не было, Глист тихо спер парочку самых редких и побежал на ют, звать остальных.
Тем временем мы перекуривали и ждали взрыва, а Леха тщетно пытался восстановить в памяти ход событий:
– «Фак-н-ебтыть» помню. Потом... не помню. Вроде дом какой-то... Пили что-то.. Нет, не могу, не помню...
Вдруг лицо его изменилось, и он осторожно поднял левую руку:
– Чуваки, точно... Там бомба! Они же, суки, мне часы подменили! «Ченч, говорят, ченч...» Там бомба... – И он обреченно обнажил мощное запястье.
Мы ахнули. На его руке сверкал настоящий «Ролекс» с золотым браслетом. Именно такой мы полчаса рассматривали в ювелирном магазине – на нем висела бумажка с ценой: «4.000£»...
Последующие издевательства над Лехой стали основным развлечением обратной дороги. Вымещая свою зависть, мы бесчисленное количество раз спрашивали у Штырева, как бы невзначай:
– Слушай, Леха, а чего ты на таможне-то скажешь? Тебе же тридцать фунтов выдали, а ты на пять тысяч везешь?
– Скажу – подарили! – бурчал он в ответ.
– Ну это еще ладно, – кивали мы. – А вот когда спросят, куда ты свои задекларированные ходики дел... С двадцатью, между прочим, камнями?! К тому же марки «Полет», а?! Вот тут-то и.. Это уже, понимаешь, пахнет!.. Это тебе не шуточки...
* * *
Как-то вечером к нам в кубрик пришел летёха, чтобы выдать по три «беломорины» на предстоящие сутки. Это были последствия тотальной продажи командой «Перекопа» всех запасов отечественного табака. Ирландцы, как безумные, скупали «Стрелу», «Приму» и особенно «Беломор». Сигареты «Друг» шли по такой цене, что даже наши «водочные» цены казались пустячком, а пачка «Любительских» просто вызвала давку на причале.
Разумеется, мы не только продавали, мы менялись на «Мальборо», «Винстон» и прочее невиданное нами доселе курево. Но, во-первых, все хотели довезти его до дому, а во-вторых – никто толком не помнил, куда его запихал.
Все то же самое творилось и в экипаже. Поэтому командир похода принял волевое решение: матросский «чепок» закрыть, запасы курева поделить и раздать командирам подразделений для последующего распределения.
Самой ходовой валютой на корабле стал «Беломор». Самыми богатыми людьми – некурящие.
Понятное дело, что ежевечернего визита нашего начальника все курильщики ждали как появления мессии. В этот вечер начальник сказал:
– Это последняя порция. До захода на Кронштадтский рейд еще трое суток. Но, скажу по секрету, есть у боцмана кое-какие запасы. Так что если есть с чем расстаться в обмен на курево – вперед. Только не забудьте, что занесено в декларации, а то потом будете на таможне объяснять, что сигареты на часы у боцмана выменяли. – Он хихикнул и подмигнул Лысому.
– Да, Леха, – неожиданно ляпнул Фалишкин. – Ты про декларацию-то подумай...
Начальник нахмурился и посмотрел на Штырева. Тот невинно пожал плечами. Летёха потоптался еще немного и вышел. В коридоре ему показалось, что в кубрике после его ухода раздался какой-то смутный шум. Но пора было спать, и он пошел к себе в каюту.
А шум действительно был. Леха методично колотил Фалишкина. После этого над ним никто не шутил.
* * *
Как только корабль вышел в открытое море, весь личный состав был построен на верхней палубе. Увидев строй, начальник похода схватился за сердце. Командир корабля икнул, а глаза старпома стали наливаться каким-то странным лиловым оттенком.
Назвать то, во что был одет экипаж, – военной формой, не рискнул бы даже Нестор Иванович Махно. Однородность строя не наладило бы даже объявление «формы ноль – трусы, пилотки»: многие продали и пилотки.
Кто стоял в чем-то среднем между робой и «парадкой», кто вроде бы и по форме, но без тельняшки и почему-то в зимней шапке. Отдельные военнослужащие стыдливо прикрывали срам, ни много ни мало, шинелью – из-под нее предательски торчали контрабандные джинсы.
И лишь оркестр сверкал на левом фланге – новехонькая парадная форма даже немного мозолила глаза на общем фоне.
– Во мудаки... – сокрушенно вздохнул боцман. – Это ж сколько денег упустили!..
Мы были с ним совершенно согласны. Но, к сожалению для нас, концертная парадная форма хранилась у летехи в каюте, и надеть нам ее пришлось один-единственный раз – на концерт в супермаркете. А торговать там советской формой было бы неестественно.
Хмурое командование так и не смогло ничего выговорить. В смысле, ничего такого, что бы годилось для публикации...
* * *
Как я уже говорил, обратный путь занял втрое больше времени. Соответственно и проход «узкостей» с автоматчиками и особистами удлинился до невозможности.
На входе в Балтику я и мои сопризывники торжественно отметили «Приказ». Его зачитал нам радист, и, хотя мы знали его дословно – текст этого документа не менялся веками, – мы жадно ловили каждый слог...
Но все – как плохое, так и хорошее, когда-нибудь кончается. Кончился и наш дальний поход. Нам выдали по грамоте с веселыми стишками, удостоверяющими, что мы сходили, и сходили далеко.
В Кронштадте нас ждали жены и подруги. Мы были уверены, что они, восхищенные нашим мужеством и широтой морской души, подарят нам вскоре такие наслаждения и почести, что даже все привезенное нами импортное барахло не станет адекватным ответом на эти подарки.
Поэтому мы очень хотели что-то преподнести нашим дамам. И сделали это единственным доступным способом, как только впереди показались хмурые волнорезы Кронштадтской бухты – мы заиграли. Играли мы фантастический вальс, который когда-то написал один из военных дирижеров нашего округа – подполковник Барсегян. Вальс несся над Финским заливом, как волшебная телеграмма: «Приближаемся родному берегу зпт мечтаем радушной встрече зпт соскучились зпт раз-два-три зпт раз-два-три зпт раз-два-три...»
