Через несколько месяцев такой «весёлой» жизни Глинский похудел на несколько килограммов, а ещё его вдруг начали мучить сны. Ему снилась Виола, но совсем не в эротических образах, нет. То они вдвоем под маленьким зонтом спасались от дождя, то куда-то летели на самолете, крепко сжав руки, то искали друг друга в затуманенном лесу…
Кстати, любопытно, что Ольга заметила изменившийся сексуальный интерес к ней со стороны мужа, и не только заметила, но и, можно сказать, встревожилась. Причём настолько, что однажды фактически почти принудила Бориса к занятию «этим», чем удивила его несказанно. Он-то считал, что Ольга только рада будет обходиться без «этого» — ан нет. Всё оказалось не так просто. И при этом его жена по-прежнему не выказывала никакого удовольствия от занятия сексом. Глинский долго ломал голову над этим парадоксом, а потом махнул рукой — пусть идёт как идёт… На самом деле загадка эта объяснялась не так уж сложно: его жена была «девочкой-отличницей», у которой всё должно быть правильно, даже если это «правильно» ей самой не по душе…
Виола же его в постели радовала, никаким «садистом-извращенцем» не считала, но на этом все радости и заканчивались. Вне постели всё было очень даже банально.
Однажды они очень сильно поскандалили в вагоне ночного метро. А как обойтись без скандалов, если сердца говорят, что нужно в один дом ехать, а приходится ехать в разные… Виола выскочила тогда из вагона на ближайшей станции, а он не стал её догонять, лишь молча смотрел вслед, как она быстро идёт по пустому перрону в модном буклированном пальто и огромной шапке-«колоколе». Он смотрел ей вслед и почти физически ощущал, что скоро что-то должно случиться. Ну просто невозможно жить в таком нервном напряжении, буквально истязая друг друга. Тогда, в вагоне метро, ему казалось фальшивым буквально всё, чего он физически касался: и купленная тёщей турецкая дублёнка, и подаренная Ольгой джинсовая рубашка с удлинёнными уголками воротника, и ботинки на высоком каблуке — тогдашний писк моды — новогодний подарок тестя.
…Чаще всего их любовные встречи проходили на даче у Бориса, утром или днём, в основном по понедельникам. Беренда взял манеру ставить Глинского дежурить в центре по воскресеньям, наверное, решил таким образом отвадить подчиненного от «чуждо-музыкальных» соблазнов. Ну а после дежурства Борис был свободен целый день. Вот только Виола-то далеко не всегда была свободна по понедельникам. И не раз, и не два Глинский сидел на пустой даче один…
В состоянии такого внутреннего раздрая, раздвоенности и ощущения не им строящейся жизни Бориса застигло одно очень приятное известие — приказ о присвоении очередного воинского звания. Когда в центре обмывали третью звездочку на погон, Беренда выпил водки и сказал, как ему казалось, напутственные слова Глинскому:
— Если будешь знать, где и с кем упражняться в языке, да и держать его за зубами, то можешь стать приличным аналитиком. Задатки у тебя есть.
От этого «комплимента» Борис чуть было горько не рассмеялся — он совсем не мечтал о такой «славной» карьере. Он не хотел стать как все, хотя и менять что-то в жизни было боязно — и вовсе не из-за пресловутой «разницы в напитках», о которой тогда говорил тесть. Беренда всё же намёк на грустную усмешку заметил, посмотрел на старшего лейтенанта внимательно и каким-то другим взглядом. Потом налил себе водки и тихо, для одного только Глинского, сказал на абсолютно не русском — «оксфордском» английском:
— You seem to be into American songs. Well, there’s one that goes like this. Be afraid to lose your bliss. Otherwise, don’t be afraid to be brave.
(Тебе вот песни американские нравятся… В одной из них есть хорошая строчка, что-то типа: «Бойся потерять счастье. В остальном не бойся быть смелым!» — Англ.)
Глинский от неожиданности вздрогнул:
— Это вы к чему, товарищ майор?
— Да так, — пожал плечами Беренда, переходя на русский. — Не понимаю я вас, молодых… Чего вы все к Москве-то так прикипели? Зачем тогда было форму надевать? Я смотрю на вас — вы настоящего дела боитесь ещё больше, чем меня…
— Я не боюсь, — помотал головой Борис. — И к Москве не прикипал. Я давно хотел с вами на эту тему поговорить, только повода не было.
— Ну давай поговорим. Только завтра, на свежую голову…
Однако на следующий день разговор не состоялся. Беренду внезапно вызвали к начальству, а оттуда прямиком отправили в недельную командировку — вроде как кого-то сопровождать.
А пока Пётр Станиславович был в отъезде, резкие перемены в жизни, которые давно уже предощущал Глинский, всё же произошли. Внезапно, как оно обычно и бывает, даже если умом и понимаешь необходимость и закономерность этих перемен.
Всё случилось в понедельник после очередного дежурства Бориса. Утром, ещё не сменившись с наряда, он позвонил Виоле:
— Ты как сегодня, сможешь?
— Постараюсь, — коротко ответила она.
Он перезвонил ей днём, уже с дачи. Виола после небольшой заминки сказала:
— Приеду, если смогу, — и повесила трубку. Борис промаялся несколько часов и позвонил ей снова. Она долго не подходила к телефону, а когда всё же ответила, то говорила очень сухо, словно была не одна:
— Я не знаю… Сегодня вряд ли. Не звони мне больше, ты же не маленький…
Вот так, словно пощёчину Борису отвесила. Интересно, зачем женщины бывают такими жестокими? Почему бывают — понятно, они сами могут десятки, если не сотни причин привести… А вот всё-таки зачем? В смысле: для чего? Чтобы что произошло? На этот вопрос им ответить труднее. Женщины всегда легче отвечают на «почему», нежели на «зачем». А может быть, так просто кажется мужчинам…
Глинский долго молча смотрел на телефон, потом пошёл на кухню и закурил. Ему было очень плохо.
Он так и сидел на кухне без света, когда во входной двери вдруг заворочался ключ. Борис вскочил с резко забившимся сердцем, забыв, что Виоле он ключа не давал. Конечно же, это была не она. Это пришла домработница Людмила. У неё был свой ключ, и она пару раз в неделю приходила после отъезда хозяев — прибрать, подмести, навести порядок. Разумеется, Борис встречал её и раньше. И даже машинально посматривал на неё мужским взглядом, особенно когда Людмила неспешно поднималась на второй этаж по вертикально крутой лестнице. Там было на что посмотреть…
Она приехала в Москву из Тарусы поступать в институт. В первый год не поступила, на второй — поступила на вечернее отделение. Кто-то из соседей-дачников порекомендовал её Глинским, и Надежда Михайловна пригласила девушку, так сказать, на испытание. Его она прошла легко, поскольку была работящей, неприхотливой и не очень разговорчивой. Прибиралась она всегда очень тщательно, работала быстро и в дела хозяев не вмешивалась. Вплоть до того вечера, когда застала Бориса одного на тёмной даче. Несмотря на довольно юный возраст, Людмила как-то очень быстро и очень по-женски поняла внутреннее состояние Глинского. Она посмотрела ему прямо в глаза и спросила:
— Вам плохо? Я могу помочь?
