Глинский скользнул взглядом по солдату и тут же забыл о нём. Он бы несказанно удивился, если бы кто рассказал, что через полтора года с чем-то судьба причудливо сведёт их вместе с этим солдатом, а третьим им компанию составит тот самый паренёк Гафар, который приносил пирожки в общагу. У судьбы своеобразное чувство юмора, и юмор этот часто оказывается чёрным…
На аэродром Тузель Борис прибыл в повседневной форме для строя… то есть в галифе, кителе с портупеей и сапогах — так обыкновенно ходили преподаватели и переводчики в чирчикском учебном центре. А в чём ещё было лететь на войну? Прославившуюся позже «афганку» песочного цвета тогда ещё не ввели, и чаще всего офицеры улетали в Афганистан в полевой форме «пэ-ша».
[34]
В спецназовском полку эту не очень удобную, особенно по жаре, форму не носили, там как-то прижился камуфлированный комбинезон пограничников — «берёзка». Глинский, собственно говоря, первоначально именно в нём и собирался лететь, но вовремя сообразил, что появляться в чужой форме «пред очи» спецназовского начальства в Кабуле не стоит — могут не понять и сочтут за выпендрёж. А поскольку свою «пэ-ша» Борис оставил в Москве, выбора особого не осталось — пришлось надевать «повседневку» с голубыми петлицами. Голубые петлицы, голубой околыш на фуражке — всё как у лётчиков, вот только в петлицах вместо «пропеллеров» — «парашютики». Глинский был одет как офицер-десантник, несмотря на то что чирчикский полк в ВДВ не входил, а подчинялся напрямую ГРУ. Впрочем, тогда на эти тонкости никто внимания не обращал, за исключением посвящённых.
Лётчик-«правак»
[35]
Ан-двенадцатого, подгонявший очередную партию «интернационалистов» на погрузку в чрево своего «скотовоза», заметил родные голубые петлицы и махнул рукой:
— Эй, летун, пошли со мной! Ты к кому? Покажь бумажки…
Он был уже далеко не молодым, его выцветший голубоватый комбинезон слегка намок под зарядившим с утра дождём, но глаза щурились от улыбки. Борис улыбнулся в ответ и протянул ему предписание.
— Глинский? Слушай, а генерал Глинский — часом не твой батя?
— Мой.
«Правак» заулыбался ещё шире: даже как будто решился на что-то сокровенное:
— Хороший мужик твой батя! Спокойный такой. Сразу видно — фронтовик. Я его в Казахстан несколько раз возил. Вот не знал, что у него сын из наших.
Борис смущённо кашлянул:
— Ну я не совсем из ваших.
Летчик повнимательней всмотрелся в его петлицы и увидел «парашютики»:
— А… Так ты… как это — «с неба оземь». В сто третью, что ли? Ладно, всё равно… Полетишь «первым классом». Давай в «предбанник».
«Предбанником» в транспортной авиации называлась кабина сопровождающего груз — она совмещалась с кабиной пилотов. Других «летунов» и прочих привилегированных в «предбаннике» не оказалось, чему Глинский даже обрадовался, он ещё на аэродроме слегка устал от нервного предвылетного гомона солдат и офицеров. Одиночеством Борис никогда не тяготился — можно поспать, можно подумать о разном.
Под нарастающий ливень Ан-двенадцатый запустил двигатели, не торопясь вырулил и вскоре оторвался от бетонки. Глинский прильнул к иллюминатору, но салатного цвета хлопковые поля под крылом быстро закончились, потому что самолёт вошёл в густую хмурую облачность, похожую на осеннее море. Борис сел поудобней, вытянул ноги и вспомнил другое море — Чёрное — в первом курсантском отпуске, когда они всей семьей отдыхали под Ялтой. Однажды в море на него напали с дерзкими брызганьями сразу три девчонки, а он азартно «отстреливался» от них. Впрочем, втроём они его всё равно «забили». Глинский грустно улыбнулся, представив на секунды, что этими девчонками были Виола, Ольга и Людмила. Кстати, одна из тех ялтинских девчонок, кажется армянка, действительно была похожа на Виолу. Он ещё пытался познакомиться с ней поближе, но она, как потом сказали подружки, уехала с родителями в тот же день. Борис вспоминал её всякий раз, когда слышал супермодную в том сезоне песню: «От зари до зари, /От темна до темна / О любви говори, / Пой, гитарная струна». Странно: ни как её звали, ни как она была одета, ни даже её фигуру он совсем не запомнил, а вот лицо не забылось… Глинский вспомнил, как пытался назначить ей свидание, как переживал, когда она не пришла, и как до полуночи пускал по зеркально-спокойному морю плоские камушки — «глюк-глюк-глюк».
Постепенно монотонный звук двигателей сделал своё дело. Да и под дождь хорошо спится. Борис и не заметил, как задремал. Ему снились прыгающие по морской глади камушки.
…Проснулся он от того, что его чуть не сбросило со скамьи, — самолёт резко пошёл вниз. Глинский помотал головой, стряхивая остатки сна, и взглянул в иллюминатор. Под крылом показалась крутая бежево-серая гора, очертаниями напоминавшая лежащего верблюда. Вся местность сверху выглядела как глина вперемешку с пеплом. Солнце било непривычно пронзительными для вечерних часов лучами. Редкие постройки, сверху похожие на брошенные кошары, будто сливались с унылым горно-пустынным пейзажем. Еще через минуту показались разбросанные по невысоким сопкам какие-то приподнятые небольшие зеленоватые пятна. Борис не сразу догадался, что это приводные радиостанции аэродрома, покрытые выгоревшей камуфлированной сетью.
Тем временем слева спереди глазам Глинского открылся большой восточный город — бесконечные кварталы-махалля глинобитных хижин и изгороди-дувалы. Кварталы резко очерчивались в лучах заходящего солнца собственными тенями, прерывающимися разноцветными пунктирами «вагончиков»-дуканов. Редко-редко встречались двух-трехэтажные дома, крыши которых выделялись яркими пятнами, казавшимися ещё более яркими в бесцветном вечернем мареве афганской столицы.
Ан-двенадцатый жёстко коснулся бетонной полосы, а потом ещё долго-долго заруливал на стоянку. Наконец самолёт замер, затихли двигатели и остановились натруженные винты. Над бетонной взлётно-посадочной полосой в солнечном мареве плыли какие-то сюрреалистические ультрафиолетовые силуэты.
Уже знакомый Борису «правак» долго возился с аппарелью, а потом он на пару с командиром ещё дольше препирался с двумя подошедшими аэродромщиками. По обрывкам долетающих фраз Глинскому показалось, что речь идет об обратном перелёте через границу, пилоты вроде как не хотели лететь, а встречавшие увещевали их, мол, «надо, Федя, надо»…
— Да в такую погоду даже «тэзэшки»
[36]
летают! — донеслось до Бориса. Командир Ан-двенадцатого вернулся, с досадой махнул рукой и заорал в чрево самолета:
— Выходи строиться!
Личный состав выгрузился быстро. Солдат под командой троих с ними же летевших капитанов погнали на растрескавшуюся от жары утрамбованную площадку, расположенную сзади от рулёжки. Там уже нетерпеливо разминали ноги человек пять «купцов»
[37]
из разных гарнизонов. Офицеры же, вернувшиеся в Афган из отпусков, деловито заторопились в другом направлении — к кунгам и «уазикам» метрах в двухстах от стоянки и на таком же расстоянии от бетонного ангара главного афганского аэропорта. Они рассчитывали «сесть на хвост» кому-нибудь из встречающих-провожающих или записаться на борт, следующий в родной гарнизон. Вокруг кунгов бурлила толпа возбужденно галдящих дембелей. Они готовы были бегом бежать к самолету, но их сдерживали люди постарше, в основном в «гражданке». Борис догадался, что это офицеры и прапорщики, дождавшиеся замены или получившие отпуска.
