Прояснилось для Бориса всё лишь через четыре дня, сразу же после поступления директивы из Москвы.
Его поймали на волейбольной площадке и, дав две минуты на переодевание-умывание, повезли к Профи. Глинский не знал, что и думать, ломал голову, на чём мог «залететь». Теряться в догадках ему оставалось недолго.
…Иванников, как показалось Борису, вовсе не был в плохом настроении, скорее в философско-позитивном. Генерал долго разминал пальцами сигарету «Мальборо», а потом — неслыханное дело — протянул пачку Глинскому:
— Угощайся.
— Спасибо, товарищ генерал.
Закурили, помолчали. Потом Иванников спросил:
— Поговорим?
— Э-э… так точно! А о чём, товарищ генерал?
Глинский чувствовал себя по-дурацки, он занервничал, но попытался это скрыть за улыбкой. Виктор Прохорович вздохнул:
— Пришла заявка. В «консерваторию» на учебу. Тебе ж скоро тридцать будет? Я давно за тобой наблюдаю. И вот что тебе скажу: в чём-то ты способней Мастера.
Борис опешил. Чтобы сравнивать капитана, ничем особым не прославившего разведку, пусть с местной, но, тем не менее, неоспоримой профессиональной «звездой» — это надо, чтобы действительно что-то особенное произошло.
Генерал потушил сигарету и продолжил:
— Как ты насчёт учебы, товарищ будущий военный атташе?
Борис напряженно ответил:
— Товарищ генерал, я…
Иванников махнул рукой:
— Знаю-знаю. Ты с самого начала туда метил… Знаю я и про твои «треугольные приключения». Ну вот тебе ещё один шанс. Только… Пойдешь туда после одного поручения. Не скрою — сложного. Надо на ту сторону сходить. Проверить одну информацию…
И генерал коротко, в самых общих пока чертах рассказал Борису, куда именно надо «сходить» и что именно «проверить». У Глинского просто дух захватило и голова пошла кругом. А Виктор Прохорович продолжал рисовать капитану заманчивые перспективы:
— Ты же капитана досрочно получил?
Борис кивнул, тиская пальцем фильтр докуренной сигареты.
— Ну вот. В день начала операции я тебе досрочно на майора пошлю. Поступишь майором и с орденом. Обещаю. Да и дело как раз по твоему уму…
Генерал поднялся и удержал попытавшегося вскочить Глинского:
— Сиди. Послушай, Боря. Такое за всю мою службу — впервые. А в ней ведь серьёзные ребята были… Так надо, Боря. Задачу поставил Сам. А ему — ещё выше. От её выполнения… Даже не буду тебе объяснять, что на карту поставлено. Сам понимаешь — не маленький. Готовить тебя будет Мастер в нашем закрытом учебном центре. Ты про него пока даже и не слышал, вот, будет возможность познакомиться — легче в академии учиться будет… Ладно, не будем тянуть кота… Формально я обязан тебя спросить, есть ли причины, препятствующие твоему направлению в командировку… Ну а неформально… Насильно, как ты понимаешь, тебя никто никуда отправлять не будет. Но послушай: такие предложения бывают один раз в жизни. Решать тебе. Ты сейчас мне ничего не говори, придёшь утром. Крепко подумай. Дороги назад потом не будет… Ступай.
Потрясённый Глинский молча вышел из кабинета, машинально унося с собой фильтр генеральской сигареты, который он так и не положил в пепельницу…
В ту ночь от всех своих мыслей он почти не спал, ворочался с боку на бок. Смешно спрашивать, было ли ему страшно, — достаточно просто представить себя на его месте. Но и выбора особого у Бориса не было — Иванников очень грамотно построил разговор. С одной стороны, грудь в крестах, с другой — голова в кустах. А посередине, считай, ничего нет. Если отказаться, то тогда из армии уходить надо. Никто напрямую трусом не назовёт, но подумают все именно так, по-виияковски подумают. Жить с таким клеймом? Чтобы отец разговаривать перестал? Чтобы стыдно было по утрам в зеркале свои глаза видеть? Борису было не просто страшно, а жутко, но выбор он свой сделал, практически даже не рассматривая всерьёз возможность отказа…
Под утро ему снова приснился зеленоглазый «англичанин». Он, не мигая, смотрел на Глинского и улыбался…
…В восемь утра Борис вошёл в генеральский кабинет и чётко, стараясь не дрогнуть голосом, доложил:
— Товарищ генерал! Обстоятельств, которые могли бы воспрепятствовать направлению меня в командировку, нет.
Иванников вышел из-за стола и по-отечески обнял капитана:
— А я в тебе, сынок, и не сомневался ни на секунду. Ну что же — собирайся. Прямо сейчас. Ни дня терять не будем, сейчас каждый день на вес золота. И для тебя, и для меня. Я тебя в центре ещё навещу, и не раз, так что надолго не прощаемся. Челышев тебя проводит.
Прощание с Ермаковым и другими офицерами роты вышло скомканным, а об отвальной и говорить не пришлось. Так, выпили по глотку на «чемоданах». Ребята, тёртые уже жуки, ни о чём не спрашивали. Борис им сказал, что его отправляют в Союз по вызову того самого грушного кадровика. Офицеры помнили ту историю, Глинский ведь сам рассказывал, что отказался тогда. Даже письменный отказ написал. Они помнили. Именно поэтому ни о чём не спрашивали. Кстати, ту же самую версию довели в Кабуле до всех знакомых Бориса. Даже некоторым афганцам её грамотно «слили» — на всякий случай. Даже что-то объяснили насчёт нехватки арабистов.
К самолёту Глинского проводил Челышев. На прощание они крепко обнялись, и подполковник тихо сказал ему на ухо:
— Как там старик Беренда приговаривал: бойся потерять счастье, во всем остальном — не бойся быть смелым.
— Так вы всё-таки знали его?
Челышев только усмехнулся:
— Удачи, Боря. Ещё увидимся.
— Андрей Валентинович! Спасибо вам! Правда, за всё!
Подполковник кивнул, а когда Глинский поднялся в самолёт и сдерживаться было уже не надо, тяжело вздохнул и полез в карман за своим «Золотым руном»…
8
В специальный учебный центр ГРУ Глинский попал на вертолёте поздним вечером того же дня. Он располагался в оазисе посреди пустыни и назывался «испытательным полигоном гражданской обороны». Поэтому и режим секретности в центре соблюдался, как нигде в Борисовом прошлом.
Сначала Глинского пропустили через всех возможных врачей. Потом начались бесконечные тестирования: и игровые, и серьёзные. Ну а потом, практически без паузы, начались занятия по сложнейшей и невероятно плотно составленной Мастером программе. Бориса учили и радиоделу, и рукопашному бою, и ещё бог знает чему, но главное — навыкам выживания в особых условиях и специальным психологическим приёмам. Причем всё это давалось не в скучной теории, а в привязке к конкретной практической ситуации, моделируемой инструкторами с воистину неисчерпаемой фантазией и такой же пытливостью.
Скажем, на занятиях по радиоделу он не просто изучал матчасть, а его учили, как собирать станцию из ничего, из осколков. Как, что называется, руками подзаряжать севшие аккумуляторы…
