Разбудил Самсут непривычный оклик, на который она долго никак не могла отреагировать: «Миссис Гхоловина, миссис Гхоловина!» Наконец она потянулась, чувствуя, что после этого странного сна во всем ее теле преобладает не усталость, а бодрость.
— Вас ждет следователь, пройдемте.
Самсут скосила взгляд на часы — начало четвертого. «Ночные допросы запрещены законом», — вспомнилась ей вдруг фраза из какого-то старого советского детектива. А впрочем, сейчас ей было все равно…
И вот Самсут снова оказалась перед желтой белкой-летягой, парящей над скрещенными зелеными веточками. Но теперь вместо полицейского за столом сидела невысокая молодая девушка в изящной серой форменной курточке.
— Здравствуйте, я следователь Овсанна Симеоне, садитесь, пожалуйста, — сказала она спокойным ровным голосом на чистом английском, с любопытством разглядывая вошедшую Самсут. И той вдруг показалось, что перед ней сидит не кипрский следователь, а она сама, какой могла бы быть, если бы… если бы… — Имя, фамилия? — все с тем же любопытством спросила девушка, отводя с лица непокорные, иссиня-черные волосы.
— Самсут Матосовна Головина.
— Может быть, Головин? — неожиданно посмотрев прямо в глаза Самсут, спросила следователь.
— Нет, Головина. У меня только имя и отчество армянские, а фамилия русская, — вдруг сообразила Самсут и снова, уже как в зеркало, посмотрела на жгучее лицо девушки. — У меня бабушка была чистая армянка, Маро Тер-Петросян, — сама еще не совсем понимая, зачем это говорит, добавила она.
Однако, вопреки ее ожиданиям, тон следователя сделался гораздо суше, и Самсут стало даже обидно за так не к месту потревоженную память ее любимой бабушки.
Выполнив формальную часть допроса, девушка почему-то отложила ручку и откинулась на стуле с таким видом, будто ждала, что теперь Самсут сама начнет рассказывать о случившемся.
«Но что я расскажу ей, кроме того, что написано? Как, вообще, можно объяснить этой элегантной западной девушке то, что она, тридцатидвухлетняя женщина, школьный учитель, мать двенадцатилетнего сына, словно последняя дура, купилась на анонимное письмо, на бесплатную путевку, поверив в какой-то глупый детский розыгрыш. Причем еще подвела под него какую-то сомнительную базу из идейных соображений об армянских корнях… И, уж если быть честной до конца, увлекшись красивым кобелем-мошенником… А потом отказалась платить по счету».
Самсут сидела молча, чувствуя, как вся она с ног до головы заливается краской, что ей стыдно как человеку, как женщине, как русской, как армянке… И она не находила в себе сил поднять голову и посмотреть в ясные, наверное никогда не ведающие сомнений, глаза этой прекрасной служанки Фемиды. Внезапно Самсут закрыла лицо руками. Нет, никогда ни с кем из ее знакомых не могло бы приключиться подобной истории! Или, по крайней мере, они вышли бы из нее с достоинством. Они бы… И Самсут стало настолько жаль себя, жаль свою загубленную глупостью жизнь, настолько обидно за всю эту свою глупую наивность, что она упала на стол и откровенно разрыдалась.
Уткнувши зареванное лицо в руки, она не могла видеть, как на загорелом лице девушки мелькнуло мимолетное сострадание.
— Успокойтесь, успокойтесь, прошу вас, — и в следующее мгновение у губ Самсут зашипела веселыми пузырьками минералка в высоком стакане. — Успокойтесь, Самсут Матосовна. Выпейте воды и расскажите мне все чистосердечно. Чистосердечное признание смягчает вину не только в России…
Самсут судорожно дернулась, расплескав воду. Не могла же она ослышаться!
— Да-да, вы не ослышались, и презумпция невиновности тоже действует по всему миру, — на хорошем русском языке повторила следователь.
Самсут уже спокойней сделала несколько глотков, перестав стучать зубами о край стакана, и тыльной стороной ладони вытерла слезы.
— Но как я расскажу вам все? Да вы мне просто не поверите. Меня сейчас вообще никто не поймет!
— Ну что вы, отчаяние — плохой помощник в любом деле Просто расскажите мне все как есть — это всегда самое правильное решение, — спокойно ответила девушка — Если вам трудно, когда я сижу перед вами так официально, то я могу сесть рядом, — одними глазами улыбнулась она и, пододвинув стул, села почти касаясь Самсут плечом.
Самсут зажмурилась, как в детстве перед дверью зубного врача, но тут перед ней снова всплыло круглое веселое лицо Нели — ведь тогда смогла же она ни с того ни с сего рассказать ей все. И ей помогли. Надо верить людям, и вообще, надо всегда верить… и Самсут схватилась за свою последнюю соломинку.
Понять рассказ Самсут по-английски, вероятно, было бы совсем сложно, и она, чутьем понимая это, неожиданно для себя, после множества несообразностей, плохо передаваемых английским, а тем более не англичанину, вдруг перешла на русский. Овсанна даже не повела бровью, продолжая слушать столь же внимательно. И по мере рассказа выражение недоверия и сомнения на ее юном лице постепенно менялось сочувствием и состраданием Правда, несколько раз она вполне профессионально прерывала Самсут, задавая уточняющие вопросы, удивлявшие точностью понимания и психологической подоплеки. Когда же рассказ, наконец, подошел к финалу, девушка участливо склонилась к Самсут и положила маленькую руку ей на плечо:
— В первую очередь хочу вам сказать, что не надо так обвинять себя в наивности и глупости — здесь, на Кипре, подобные истории у нас, к сожалению, не редкость. Так что, если вас это утешит — вы не единственная, расплачивающаяся таким образом за свое… легкомыслие Что же касается сути дела, то, мне кажется, я все поняла Но мне надо кое с кем переговорить, а вам пока придется вернуться в ваше временное обиталище. У нас, конечно, не Голландия, где я проходила практику, но тоже вполне терпимо, — с этими словами черноглазый следователь сама проводила Самсут обратно в камеру. — Главное — успокойтесь и пока ни о чем плохом не думайте, — улыбнулась девушка и оставила Самсут наедине со своими мыслями…
* * *
Самсут свернулась на койке, словно маленький, уставший от рискованных игр котенок. И время перестало существовать для нее. Впрочем, у человека, пока он еще жив, всегда остается надежда. И Самсут, уже не удивляясь себе, тихонько запела:
Счастье на весь мир,
Царям — лад и мир.
Покойникам — любовь.
Хлебушку — дешовь,
Добрым — много дней,
Мир — душе твоей…
В эти странные часы без сна, но и не наяву в душе Самсут действительно поселилось какое-то хрупкое подобие умиротворенности. Она то и дело вспоминала то неподдельное участие, которое светилось в черных глазах Овсанны, и от этого ей становилось легче. Как бы ни обернулась вся эта история в дальнейшем, все-таки и здесь есть человек, который не считает ее ни проституткой, ни воровкой. Здесь ей вдруг вспомнилась одиссея Матоса Головина, и Самсут невольно усмехнулась: похоже, фамилия Тер-Петросян действительно словно магнитом затягивала ее носителей в тюремные застенки…
Минуты текли, а время шло. Самсут так и сидела на сверкающей койке, глядя в окно уже сухими глазами. «А если я обманулась и тут? — невольно стали закрадываться к ней в душу малодушные мысли. — Молоденькая девчонка, что она может сделать? И если она поверила мне, то это совсем не значит, что поверят и ей… Впрочем, пока меня никто не ждет и никто не волнуется. Каринка в курсе. Но ведь если бы меня собирались оставить здесь надолго, то перевели бы в какую-нибудь тюрьму… или, по крайней мере, дали бы поесть…» — от этой неожиданной мысли о еде у Самсут вдруг даже свело в животе, поскольку последний раз она ела сутки назад, если и вообще пару кадаифи в кафе можно считать едой.
