– Может быть, слышал, а может, и нет, – сказал
Ахиллес. – Это к делу не относится. Отдавайте нам Елену сейчас же! –
прибавил он, обращаясь к Фаусту.
– Ни за что! Уж не думаете ли вы отнять ее у меня
силой? – Фауст выхватил из-под своего сюртука небольшое кремневое ружье.
– Если бы мы захотели применить силу, – сказал
Одиссей, – мы бы это сделали, будьте покойны. Мы ничуть не боимся вас и
вашего оружия. Но вложи-ка в ножны свой меч, дорогой Ахиллес. Я придумал
кое-что получше.
Одиссей сунул два пальца в рот и свистнул. В ответ откуда-то
издалека донеслись дикие вопли и завывания. Сперва Фаусту показалось, что это
ветер воет в печной трубе, но вскоре он ясно различил пронзительные, резкие
женские голоса.
Дверь трактира распахнулась, и в нее ворвался зловонный
смерч. Фурии не заставили себя долго ждать. Они влетели в зал в облике огромных
черных ворон, распространяя вокруг себя отвратительный смрад. Они подняли жуткий
галдеж, почти оглушив людей в трактире хлопаньем крыльев и громким криком. В
конце концов они превратились в людей: перед Фаустом стояли три безобразные
старухи – длинноносые, с красными, лишенными ресниц глазами, одетые в грязные и
рваные черные платья. Алекто была чересчур полной, Тисифона – костлявой и
жилистой, а у Мегеры была очень нескладная фигура: широкие плечи и талия,
плоская грудь, толстая, короткая шея, узкие бедра и сухие, как палки, лодыжки.
Три неразлучные сестры завертелись вокруг Фауста в бешеной пляске. Они
заглядывали ему в лицо, обдавая зловонным дыханием, визжали и кричали ему в
уши, ухали, точно совы, и каркали по-вороньи, галдели, шумели, топали и хлопали
в ладоши, прыгали, скакали и кривлялись, словно обезьяны. Фауст старался не
обращать внимания на все их выходки; однако его терпения хватило ненадолго, и
он сказал:
– Подобное поведение никак не делает вам чести, дорогие
дамы. Кроме того, вы зря тратите силы, поднимая такой шум. Я – человек другой
эпохи, и вряд ли на меня подействуют ваши трюки, которым без малого две тысячи
лет. Вы для меня – всего лишь тени далекого прошлого. Вам не удастся меня
напугать.
– Если даже мы и не сможем нанести тебе никакого
физического ущерба, – раздался скрипучий голос Тисифоны, – то
послушаем, что ты скажешь, когда мы будем день и ночь визжать и кричать тебе в
уши, не давая ни минуты покоя.
– Какие глупости! Смешно слушать!
– Смешно или грустно, а вот посмотрим, как тебе
понравится народная песня в нашем исполнении, – сказала Тисифона. –
Она как нельзя лучше подходит для таких случаев, когда нужно поскорее свести
человека с ума. А ну-ка, девушки, грянули!
И действительно, грянули.
Песня оказалась древнегреческой вариацией на тему «Йо-хо-хо
и бутылка рому». Исполнение и впрямь было такое, что могло довести
впечатлительного слушателя до сумасшедшего дома. Три старые девы истошно
заголосили, выводя замысловатые рулады и безбожно фальшивя. Их пение
одновременно напоминало блеянье козлиного стада, вой стаи шакалов и ослиный
рев. Даже самый отвратительный кошачий концерт показался бы райской музыкой по
сравнению с этой ужасной какофонией. Фауст не смог вытерпеть ее дольше минуты:
дыхание у него перехватило, мысли начали путаться… Ему казалось, что голова его
вот-вот расколется от всего этого шума, визга и пронзительных воплей. В конце
концов он поднял вверх руки:
– Милые дамы! Я прошу вас сделать небольшой перерыв.
Мне нужно подумать.
И воцарилась желанная тишина.
Пошатываясь, словно пьяный, он побрел через весь зал, к
трактирной стойке, чтобы перекинуться с хозяином парой слов. Неразлучные сестры
собрались в тесный кружок и начали зловеще перешептываться, бросая на Фауста
недоверчивые взгляды. Их резкие голоса раздавались прямо в мозгу Фауста,
приводя ум несчастного доктора в полное расстройство, вызванное раздвоением (а
точнее, расчетверением) его личности.
«Ох», – думал Фауст, чувствуя, что находится на грани
помешательства, – «я не помню даже, из-за чего я попал в такую неприятную
ситуацию… У меня так сильно шумит в голове, что я не могу собраться с мыслями…
Я должен был что-то решить… Что именно? Ах, да, Елена… Елена?.. Как я могу
думать о ней, если эти ведьмы чуть не свели меня с ума своими воплями?»
Фауст считал эти мысли своими собственными, но на самом деле
они были внушены ему тремя фуриями, стоявшими в стороне.
«Стоит ли упрямиться и держать у себя Елену», –
рассуждал он, – «если у меня в голове то и дело вертятся обрывки чужих
мыслей – то рецепт приготовления кровавого пудинга, то сто пятьдесят семь
способов жульничества при игре в маджонг… Приходится признать, что противным
старухам все-таки удалось взять надо мной верх».
И он сказал вслух:
– Ну, ладно, если эта женщина вам так уж необходима,
забирайте ее.
Едва он проговорил это, как Алекто, Тисифона и Мегера
исчезли, словно их и не было. Фауст огляделся: Елены, Одиссея и Ахиллеса тоже
нигде не было видно – очевидно, Эринии забрали их с собою.
Наконец-то измученный доктор Фауст мог спокойно перекусить.
Он сел за стол и приказал трактирщику подать каравай хлеба и стакан вина. Жуя
хлеб и запивая его вином, Фауст наслаждался тишиной и покоем. Его, конечно,
огорчала разлука с прекрасной Еленой; однако облегчение, которое он испытывал,
избавившись от преследования Эриний, примиряло его с этой утратой. Нет худа без
добра, думал Фауст; вернув Елену посланникам из царства Аида, он тем самым
развязал себе руки. Теперь уже ничто не будет отвлекать его от главного дела –
изгнания самозванца Мака и доблестного завершения фаустовских подвигов в
Тысячелетней войне меж силами Добра и Зла.
Допив вино, Фауст встал из-за стола. Времени оставалось в
обрез, и ему нужно было торопиться. Бросив на стол монету, Фауст вышел из
трактира и вскочил на коня. Вскоре он уже мчался по дороге в Сен-Менехольд, по
следам Мака и Маргариты.
Глава 9
Мак выехал на широкую поляну. Вдали виднелись деревянные
постройки – это был провинциальный городок Соммевесл, где Мак ожидал встретить
герцога де Шуазеля, одного из самых верных людей короля.
Герцог де Шуазель сидел у трактира, глядящего окнами в лес;
перед ним была развернута парижская газета. Герцог просматривал объявления о
купле и продаже лошадей.
– Вы герцог де Шуазель? – спросил Мак, подойдя к
нему.
Герцог отложил газету и взглянул из-под пенсне в тонкой
золотой оправе на стоящего перед ним светловолосого молодого человека:
– Да, это я.
– Я привез известия о короле!
