Та подумала, усмехнулась.
— Жалко, Маня.
— Жалко, — повторила старуха и лукаво подмигнула. — А как подумаешь, так и хрен с ним. Ты вон какая у нас шельмочка! Губки бантиком, задок крантиком.
Она поднялась, проковыляла к шкафу с грязными от времени стеклами, достала оттуда бутылку настойки.
— А чего это мы с тобой, Сонька, как троюродные? Сидим, по-тверезому воздух гоняем. Давай по грамульке кинем?
Манька вылила из стаканов остатки чая прямо на пол, плеснула туда чего-то темно-бурого.
— Сама настаиваю на калине, мать ее…
Сонька взяла стакан, они чокнулись.
— Слухай меня, Соня, сюда, — прошамкала Манька. — Говорю, что вижу. А говорю я тебе, что у твоего Кочубчика нет человечества. У него нет слова. Он давит на тебя, как на собаку в яме. Он никогда не даст тебе сказать слова! А баба без слов — все одно, что конь без копыта. Беги от него, бо беда уже колотит в твои ворота. Это я говорю тебе, Манька Портовая. А ты Маньке поверь. Бо у меня, Соня, глаз хоть и слепой, но острый, и от твоего кукана может сделаться припадок.
Женщины выпили, некоторое время молчали. Затем Сонька негромко спросила:
— А что ж. Маня, ты так и живешь одна?
— А я не одна. Я живу с тенями. Они вот по стенам ходят… особенно ночью… и я с ними живу. Они как люди. А может, даже лучше. — Старуха о чем-то подумала, подняла на девушку подслеповатые, влажные от усталости глаза. — А если у тебя интерес спросить Маньку, не жалеет ли она, что никому не нужная, никем не пригретая доживает свой поганый век в этой хавире, то Манька тебе ответит, как перед прокурором. Жалеет, Соня. До слез иногда жалеет. Но слезы выплакались, мозги устали, время улетело. Ждет Манька, когда в ее двери постучит дедушка с бородой и с огнем на голове и уведет ее по той самой дорожке, которая не имеет обратного конца.
* * *
Была ночь, когда Кочубчик на бричке подкатил к картежному дому, расплатился с кучером и направился ко входу. Он не успел даже дотронуться до дверной ручки, как с двух сторон его плотно взяли в тиски два господина в штатском.
— Тихо. Спокойно.
Володя дернулся.
— Кто такие? Сейчас полицию свистну!
— Мы и есть полиция, господин Вольф Бромберг. — Один из них сунул в лицо полицейскую бляху.
— Ошибка! Не имеете права! Гёть, мазурики!
Володька дернулся посильнее, но вырваться не удалось — его держали очень даже крепко.
— Он родную фамилию забыл, — коротко засмеялся второй сыскарь и подтолкнул в спину. — Милости просим в полицейский участок, господин Кочубчик!
— Я — чистый! Никого не штифовал, ни с кем на тихую не ходил!
— Вот об этом в участке и расскажешь.
* * *
Володьку допрашивал сам судебный пристав Трынько. Смотрел на испуганного, с бегающими глазами задержанного, вопросы задавал медленно, даже с каким-то удовольствием.
— На какие барыши мечешь в картежном доме каждый день, Володя?
— Ни на какие, — попытался тот отшутиться. — Что нагуляю, то и продую, господин начальник.
— Народ шумит, что продуваешь больше, чем нагуливаешь. Откуда у тебя столько рваных?
— Сказал же! Чего жмешь на меня, чертяка?!
Трынько поиграл желваками на скулах, предупредил:
— За чертяку, Володя, ответишь. Потом… А сейчас выкладывай по делу. — Он не спеша выдвинул ящик стола, достал оттуда несколько колец и брошей. — Знаешь, что это?
— Цацки! — Кочубчик хотел засмеяться, но только икнул. — Бабские цацки!
— А откуда они?
— С баб.
— С каких баб?
— Почем я могу знать, господин начальник? Что вы лепите мне горбатого?
Пристав поднялся, подошел к нему вплотную, выдохнул в самое лицо:
— Это ты не лепи здесь горбатого, сволочь. Что за краля была с тобой на балу в эту субботу?
Володька испуганно захлопал глазами:
— На каком еще балу?
— На губернаторском.
Володька деланно заржал.
— Я — на губернаторском? Прямо рассмешил, господин начальник. Кто ж меня с таким рылом пустит к губернатору? Гля, какое у меня рыло! Можно сказать, свинячее!
Пристав пропустил шутку Кочубчика и продолжал гнуть свою линию:
— Вас было там трое — ты, дамочка и еще один мужчина. Кто-то из вас таскал с местных дамочек брюлики. Кто?
— Не я.
— Кто?
— Не могу знать. Клянусь.
Трынько с торжествующим видом посмотрел на вора, вернулся на место, побарабанил пальцами по столу.
— Где сейчас Сонька?
— Кто? — побелел Володька, сглотнув.
— Сонька Золотая Ручка.
— Кто такая? Не знаю.
— Вся Одесса знает, один ты в темноте. Ты ж был у нее в нумерах. Был или не был?
— Ну был, — не сразу ответил Кочубчик.
— И где она сейчас?
— Почем мне знать? — он опять сглотнул.
Трынько взял стакан из большого ящика стола, налил в него из чайника воды, протянул Кочубчику:
— Выпей.
— Зачем?
— Чтоб глотку промочить, а то все время воздух сухой глотаешь.
Володя жадно опорожнил стакан, попросил:
— Еще малость.
Пристав наполнил стакан, и вор опять выпил до самого дна.
— Ну и где сейчас твоя мамзель?
Кочубчик молчал.
— Вот что, Володя, — мягко заговорил Трынько. — Перед тобой две дороги. Одна в острог, если будешь запираться. Вторая — на волю, если станешь помогать нам.
— Как это… помогать?
— Очень даже просто. Сейчас скажешь, куда сбежала Сонька. А как начнется суд, расскажешь все, как у вас было.
— Что у нас… было? — испуганно спросил Кочубчик.
Пристав рассмеялся.
— Нас любовные и прочие амурные дела не интересуют. Расскажешь, как вместе воровали.
— Вместе мы мало воровали.
— Куда девали краденное, расскажешь. И вообще все, что ты знаешь про Соньку.
— Ничего не знаю.
— Не спеши с отказом, Володя. Сонька Золотая Ручка — очень крупная мамура. Межнародная! Ею интересуются не только в Одессе. Поэтому подумай хорошенько.
Кочубчик помолчал, бросил испытующий взгляд на полицейского:
— Ну, расскажу, допустим… А какое вознаграждение упадет на меня?
Тот удивленно мотнул головой:
