Глава пятая
Кузен
Вечер еще не наступил, а народ в предвыходной день вышел на улицы прогуляться, подышать воздухом, просто увидеть знакомых, раскланяться.
Пан Тобольский, выпрыгнув из кареты, отметил, что из задней повозки выбрался некий господин в черном, слишком напоминающий филера, и с видом бездельника стал топтаться на месте, вертя тростью.
В ресторане народу в этот час было еще не так много, поэтому поляк увидел поэта сразу. Он сидел, по привычке, за двухместным столиком в самом углу второго зала, что-то писал на мятом листе. Увидел Тобольского, сунул листок в карман и, не подав руки, кивнул на свободный стул.
— Кофе и воды, — велел пан половому, положил шляпу на край стола, с улыбкой сообщил: — Последнее время меня стали усиленно выслеживать шпики.
— Со мной они так поступают давно, — отмахнулся Рокотов. — Просто не следует обращать внимания. Это их работа. — И задал вопрос в лоб: — Если вы назначили мне свидание, значит, готовы к серьезному разговору?
— Готов, — кивнул пан. — Но вначале несколько к вам вопросов.
— Милости прошу.
— В названии вашей организации первым словом значится «террор». Террор против кого?
— Против власти предержащей. Начиная от императора и заканчивая чиновниками решающего толка.
— Например?
— Например… — Поэт увидел филера, вошедшего в зал, на секунду прервался и, когда тот уселся, продолжил: — Например, в первую очередь следует обезглавить полицию города. Эта орда воров и взяточников, лишенная руководства, превратится в еще более отвратительный и беспомощный организм. Кроме того, надо разложить армию, купить рабочих, переманить высших чиновников.
— Ого! — засмеялся пан, бросив взгляд на филера. — На такой размах никаких денег не хватит!
— Вы не единственный господин при деньгах. Желающих помочь нам достаточно.
Тобольский предупредительно поднял палец.
— Вот здесь небольшое уточнение… Я не просто готов дать денег, но желаю быть активным участником вашего движения. Вплоть до реализации акций террора.
Рокотов несколько удивленно посмотрел на него.
— Вы желаете рисковать?
— Именно так.
Поэт хмыкнул, налил чаю из кофейника, сделал большой глоток, отчего острый кадык его заходил вверх-вниз.
— У вас так же не задалась жизнь?
Тобольский подумал какую-то секунду, тронул плечами.
— Пожалуй, да. Моя жизнь почти не имеет смысла. Многие годы я охочусь за некоей дамой и никак не могу добиться взаимности. Жизнь все больше теряет всякий смысл.
— Из-за женщины вы готовы рискнуть жизнью? — крайне удивленный, спросил поэт.
— Представьте.
— Не могу представить.
— Но ведь вы — поэт. И вам это должно быть близко.
— Я поэт-фаталист. Для меня жизнь — игра!.. В данном случае я готов сыграть ради будущего моей державы.
— И вы никогда не влюблялись?
— Крайне редко. Скорее, в меня. Я позволял дамам любить меня, когда мне самому было интересно. Но чаще всего это заканчивалось драмой для прелестного пола.
— Как, например, с мадемуазель Бессмертной?
— Именно так.
— Она решилась на столь отчаянный шаг после встречи с вами?
— Да. Я поступил так, как вы меня попросили… — Рокотов сбросил со лба волосы, испытующе улыбнулся. — Могу полюбопытствовать? Кто та дама, которой вы посвятили свою жизнь?
Пан Тобольский подумал, с интригующим видом пожал плечами.
— Лучшая из лучших…
— Она достаточно известна?
— Достаточно. О ней часто пишут газеты.
— Даже так?.. Я могу узнать ее имя?
— Нет… Пока нет. Если я однажды решусь на шаг, который мне может стоить жизни, я открою вам ее имя.
Филер продолжал сидеть одиноко за столиком, потягивая из стакана воду и не сводя глаз с двух мужчин.
Воздух был настолько светлый и прозрачный, что крыши домов играли в легких солнечных лучах, купола церквей, казалось, уходили ввысь небес и растворялись там, народ на улицах был легкий и праздничный, хотя день был будничный.
Сонька, одетая на выход, в задумчивости ходила по гостиничному номеру, Михелина сидела на диване, с тревогой наблюдала за матерью. Та посмотрела на наручные часики, заметила:
— Через час полицмейстер будет здесь.
— А если скажем, что ты заболела?
— И ты поедешь в больницу одна? — усмехнулась воровка.
— Нет, вдвоем лучше, — согласилась Михелина и тут же напряглась. — А вдруг Никанор заявил в полицию?
— Если б он заявил, мы бы с тобой уже не здесь ждали полицмейстера, а сидели у него на приеме с браслетами на руках.
— Знаешь, — весьма кстати вспомнила дочка, — мне кажется, Табба в театре узнала меня.
Сонька с недоверием посмотрела на нее.
— Мне так не показалось.
— Я почувствовала, мама. Она так смотрела на меня… Лучше нам в больницу не ехать.
— Поздно уже.
— Не поздно! Сбежим, заболеем, просто не откроем дверь!.. Я хорошо знаю Таббу, от нее можно ждать чего угодно.
— Она все-таки моя дочь, — усмехнувшись, сказала Сонька.
— Вот поэтому и не надо к ней ехать!
Воровка присела рядом с дочерью.
— Миха, пойми. Если сейчас мы никуда не поедем, спрячемся, нас тут же начнут ловить.
— Почему?
— Станут наводить справки — родственники мы или нет. Потом станет известно, кто мы на самом деле, и упекут по полной.
— Рано или поздно все равно придется бежать отсюда.
— Придется. Но до этого мы должны взять бриллиант.
— Он у Анастасии?
— Пока не знаю. Никак не могу найти подходящего момента для разговора.
— Она хочет познакомить меня с кузеном.
— Познакомит — и останутся у тебя самые нежные воспоминания.
Михелина крепко обняла мать, прижалась к ней.
— А если кузен и правда красивый?
Та поцеловала ее в макушку, улыбнулась.
— Останутся нежные и красивые воспоминания. — И объяснила: — Тебе, Миха, пока нельзя влюбляться.
— Но ты же влюбилась!
— За то и поплатилась, — вздохнула Сонька и поднялась. — Сейчас прежде всего необходимо увидеть твою несчастную сестру, а потом довести до конца историю с бриллиантом.
Полицмейстер и его свита прибыли к императорской больнице сразу на трех экипажах. В передней сидел полицмейстер Агеев с Сонькой, во второй карете расположились Михелина и Анастасия, а в третьей повозке полицейские везли полагающиеся по такому случаю цветы.
