Табба вскрыла конверт, увидела довольно крупные, старательно выведенные литеры: «ПОСЛЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ВАС ЖДУТ В КАРЕТЕ НАПРОТИВ ВХОДА В ТЕАТР».
Прима взглянула на конверт, пожала в недоумении плечами.
— Что? — встревожилась Катенька.
— Ничего не поняла. Кто прислал?
— Некий господин.
— От Марка?
— Не знаю. Просто передали конверт и ушли.
В это время раздался сильный стук в дверь, тут же она распахнулась, и в гримерку ввалилась целая толпа возбужденных людей — Гаврила Емельянович, граф Петр Кудеяров, следователь Гришин и еще какие-то визитеры с цветами и подарками.
— Солнышко вы наше дивное! — закричал директор. — Счастье негасимое!.. Вы видели этот успех?!. Вы наблюдали эти глаза в зале? Вы почувствовали любовь?.. Вы поняли свое величие?! — Взмахнул рукой и стал скандировать: — Бра-во!.. Бра-во!.. Бра-во!
Пришедшие поддержали его, и под конец комната содрогнулась от громких, дружных аплодисментов.
Карета, о которой говорилось в записке, действительно ждала приму недалеко от входа в театр. Табба, набросив на голову капюшон, оставила в вестибюле Катеньку, быстро пересекла театральную площадь; дверца кареты перед ней предупредительно открылась, и она нырнула внутрь.
Увидев незнакомого господина, артистка в испуге отшатнулась.
— Вы кто?
Это был вор Артур — элегантный, при галстуке, в шляпе. Он приподнял шляпу, галантно склонил голову.
— Простите, госпожа Бессмертная, вы меня не знаете, но дело, по которому я вас потревожил, крайне безотлагательно.
— Я полагала, что встречу другого господина.
— Прошу еще раз меня простить… Но речь идет о вашей маменьке.
— Маменьке?
— Да, о мадам Софье Блювштейн. Я ее товарищ.
— И что желает «товарищ» моей маменьки? — язвительно поинтересовалась прима.
— Всего лишь постараться увидеть ее и передать слова беспокойства о ней. Пусть поменьше прогуливается по людным местам, потому как и возраст уже не тот да и народ больно разбойный.
— И вы ради этого посмели потревожить меня?
— Если решите все-таки откликнуться на нашу просьбу, то вас примут и внимательно выслушают в доме покойного князя Брянского на Фонтанке.
— Вы полагаете, Сонька Золотая Ручка там бывает?
— Нам это неизвестно. Но там бывают госпожа и ее дочь, прибывшие недавно из Франции. Этого вполне достаточно.
— Быдло! — бросила Табба и решительно покинула карету.
…Прима уже готовилась ко сну, промокнула тонкой тканью лицо после кремовой маски, сняла с пальцев тяжелые украшения, включила свет на ночном столике и тут решила все-таки позвонить.
Нашла в сумочке визитку следователя Гришина, взяла телефонную трубку, набрала номер.
— Господин следователь?.. Это артистка Бессмертная, простите за поздний звонок. Ничего страшного не случилось, просто хочу получить ваш совет. Ко мне сегодня обратились «товарищи» моей матери и попросили передать ей некоторый совет. Какой совет?.. Чтоб меньше гуляла по людным местам и была крайне осторожна… Нет, мать я вряд ли смогу увидеть, а вот отправиться в дом покойного князя Брянского мне было рекомендовано. Сказали, меня там примут… Полагаете, я должна согласиться на их просьбу? Но мне это совершенно ни к чему!.. Хорошо… Хорошо, я подумаю. — Табба в раздражении положила трубку, с размаху упала на широкую постель и стала смотреть широко открытыми глазами на освещенный кругами потолок.
Сонька, облаченная к выходу из дома в красивое длинное платье, перехватила в зале спешащую к большому зеркалу нарядно и торжественно одетую Анастасию, едва ли насильно оттащила в сторонку.
— Мы опаздываем, мадам! — попыталась освободиться та.
— Два слова.
— Потом. У нас нет времени!
— Слушай внимательно, — тихо произнесла воровка, прижав княжну к колонне. — Тебе известно, что черный бриллиант не был нами украден и что он остался в доме?
— Я не поняла. — Девочка удивленно смотрела на воровку.
— Бриллиант «Черный Могол» здесь, в доме!.. Я выронила его, когда мы убегали!
— Вы шутите.
— Не до шуток!.. Ты его нашла?
— Нет… Клянусь.
— Кто мог найти?
— Не знаю.
— Никанор?
— Он мне ничего не сказал.
— Надо узнать. И чем быстрее, тем лучше.
— Вы поэтому вернулись в мой дом?
— В том числе и поэтому. Прошу, поговори с дворецким. Это крайне важно.
— Хорошо, — кивнула озадаченная княжна и двинулась к зеркалу поправлять платье.
Проводы на русско-японский фронт были в чем-то торжественны, а в чем-то печальны. Сразу в нескольких местах Дворцовой площади грохали духовые оркестры, народу собралось достаточно, и протолкаться вперед было весьма сложно. Городское начальство и приближенные к нему особы находились в самом центре площади. Уходящих на войну было несколько сотен человек, на всех было натянуто новенькое, со следами недавней глажки обмундирование.
Шагали они по возможности в ногу, лица их были напряжены и серьезны, и от этого сжималось сердце и катились слезы.
Народ кричал со всех сторон, прощаясь с уходящими.
Сонька, Михелина и Анастасия стояли неподалеку от полицейского начальства, девочки вовсю тянули шеи, стараясь не пропустить Андрея. Василий Николаевич держался рядом с обер-полицмейстером Карлом Ивановичем Штоллем, изредка бросал взгляды то на подопечных дам, то на свою супругу, бестелесно присутствующую здесь же.
Первой увидела князя Михелина.
— Вот он! — закричала она, тыча пальцем в проходящих. — Вот!.. — И во весь голос позвала: — Князь Андрей!.. Андрей!
— Где?.. Где он? — металась рядом Анастасия и все никак не могла узреть кузена. — Ну, покажите же мне его!.. — И тоже увидела. — Андрей!.. Андрюша!.. Кузен!
Сонька взяла ее под мышки, приподняла.
Девочки плакали, звали, размахивали руками.
— Андрей!.. Князь Андрей!
— Кузен!.. Андрюша, дорогой!
Он вначале услышал, затем и увидел своих дорогих девочек, коротко взмахнул рукой.
— Андрей!.. Любимый! — надрывалась, плача, Михелина. — Я люблю вас!
Анастасия плакала не меньше, держалась за Соньку и старалась не потерять князя из виду.
— Кузен!.. Любимый кузен!.. Андрей!.. Возвращайтесь!
Вдруг воровка увидела совсем неподалеку от себя своих друзей — Артура, Улюкая и Безносого. Воры стояли неким полукругом, будто охраняли ее. Стояли молча, вид у них был сосредоточенный.
