Катенька прикладывала к ее лбу мокрый платочек, аккуратно массировала виски, но актриса, на мгновение успокаиваясь, вновь принималась плакать горько и безутешно.
— У вас вечером представление, барыня, — приговаривала прислуга. — Вам надобно взять себя в руки.
— Не могу, — с заложенным носиком промолвила прима. — Я не в состоянии ничего с собой поделать, Катенька. Это все так страшно и непостижимо… Боже, за что ты меня наказываешь? — И вновь принималась плакать.
В дверь постучали, Катенька открыла. На пороге стоял вышколенный молодой статист.
— Вас желают видеть господин директор, — сказал он Таббе.
— Когда? — спросила она, вытирая глаза.
— Сказали, немедленно.
— Хорошо, — кивнула она. — Сейчас буду.
В кабинете директора, в дальнем кресле, находился следователь Гришин, сам же директор встретил приму, стоя посередине комнаты.
— Позвольте? — спросила Табба, переступив порог.
— Пройдите, — кивнул Гаврила Емельянович и указал на кресло.
Артистка успела достаточно привести себя в порядок и выглядела вполне пристойно, хотя состояние ее выдавали красные припухшие глаза.
— Чем вызвано ваше дурное самочувствие? — спросил директор.
— Видимо, мигрень, — со слабой улыбкой ответила Табба. — Простите меня…
— Может, велеть принести таблетку?
— Спасибо, кажется, проходит.
— Вы способны выйти сегодня на сцену?
— Я — актриса, Гаврила Емельянович.
— Я бы рекомендовал мадемуазель принять таблетку, — подал голос следователь, — потому как разговор нам предстоит трудный.
— Трудный? — подняла брови артистка. — По какой причине?
— По той самой, которая вызвала ваши слезы.
Табба попыталась улыбнуться, села поувереннее.
— Знаете, я устала от недомолвок и двусмысленностей. Не могли бы вы выразиться пояснее?
— Отчего же нет? Конечно могу. — Егор Никитич покинул кресло, прошелся по кабинету. — Вам известно, что вчера от разрыва бомбы погиб известный поэт господин Рокотов?
Глаза примы немедленно наполнились слезами, и она не смогла скрыть их.
— Да, известно.
— У вас слезы? — удивившись, остановился напротив нее следователь.
— Да, слезы.
— Причина?
Она пожала плечами.
— Наверное, я слабая женщина, и любая смерть способна меня тронуть.
— А гибель двух полицейских чинов вас не трогает?
— Отчего же?.. Это трогает так же.
— Госпожа Бессмертная, — неожиданно обратился к ней официально директор, — мы бы не советовали играть здесь в прятки. Причина ваших слез, вашего состояния нам хорошо понятна. Господин Рокотов, ваши чувства, ваш роман — все известно. Поэтому будем говорить откровенно, не тратя лишнего времени и больше думая о вашем будущем.
— Что я должна сделать? — вытерев глаза и сунув за рукав платочек, тихо спросила Табба.
— Кого вы знали из близких господина поэта? — Егор Никитич продолжал стоять напротив артистки.
— Пожалуй, никого… Разве что господина… — Она попыталась вспомнить имя. — Не помню… Он поляк…
— Пан Тобольский, как он себя величает?
— Наверное.
— Что было между ними?
— Мне неизвестно. Я познакомилась с паном Тобольским благодаря моей матери.
— Соньки Золотой Ручки?
— Да, — тихо ответила прима и опустила голову.
— Что связывало вашу мать с данным господином?
— Он был влюблен в нее и пытался разыскать.
— Здесь, в Петербурге?
— Да, в Петербурге. — Она слабо улыбнулась. — Он даже пришел однажды в театр и предложил стать моим меценатом, лишь бы я помогла найти Соньку. Видимо, весьма состоятельный человек.
— Весьма, — кивнул следователь. — Вы отказались ему помочь?
— Отказалась.
— Причина?
— Я не знала, где она находилась в то время… И второе — я решила навсегда забыть и мать, и сестру.
Гришин удовлетворенно кивнул.
— Вы сказали: «я не знала, где она находилась в то время»… Сейчас вам известно ее местонахождение?
— Нет.
— Мы условились говорить серьезно, — заметил директор театра.
— Я действительно не знаю, где Сонька сейчас. Газеты пишут разное, мне же ничего не известно.
— Тем не менее давайте поищем варианты. — Следователь подсел к приме поближе. — Где вы видели ее последний раз?
— В театре… В больнице. Оба раза она была вместе с господином полицмейстером.
— Это нам известно. Еще?
— Еще? — Табба задумалась. — Еще… это было давно… сестра и мать явились сюда, в театр, желая со мной примириться, но я указала им на дверь.
— Еще.
— Однажды, после спектакля, мне передали странную записку для Соньки и попросили ей передать.
— Что было в записке?
— Ее предупреждали, чтобы она была поосторожнее… Меньше появлялась в людных местах.
— Кто предупреждал?
— Мне неизвестно. Записка была вложена в корзину с цветами.
— Вы ее передали?
— Да.
— Кому?
— Отвезла на Фонтанку, в дом князя Брянского.
— Почему именно туда?
— Я видела сестру с княжной… с дочкой покойного князя… и решила, что девочка сможет найти Соньку.
— Княжна передала записку?
— Это мне тоже неизвестно. Я лишь предупредила девочку, чтобы она была осторожнее с моей матерью.
— Больше вы в доме Брянского не были?
— Нет.
Следователь прикинул что-то, пощелкал сухими тонкими пальцами, с приятной улыбкой посмотрел на приму.
— Вам придется снова побывать в этом доме.
— Зачем? — искреннее удивилась Табба.
— Затем, чтобы встретиться там с матерью.
— Но разве она там?
— Мы этого не исключаем. Поэтому готовьтесь к тому, чтобы выполнить нашу просьбу.
— Вы все поняли? — ласково спросил директор и даже приобнял девушку. — Готовьтесь к спектаклю и ни о чем не думайте. Все будет хорошо.
Воры — Улюкай и Артур — сидели в закрытой повозке на Фонтанке, в противоположной от дома Брянского стороне, караулили входящих и выходящих, въезжающих и отбывающих.
Недалеко от дома князя Брянского стояла еще одна закрытая повозка, в ней находились филеры.
