— Нужно потрясти товарищей, может на какую-нибудь гнилуху и выйдем.
— Гнилуха может заломить такие пенензы, что шапка вспотеет.
— Мамай сказал, что ради Соньки любые шелестухи отвалит.
— Тогда другое дело, — кивнул Улюкай и бросил взгляд на Артура. — Только тут еще одна причина нарисовалась.
— Кочубчик? — догадался тот.
— С этой твари глаз спускать нельзя. В любой момент может заложить.
— Разве он живой? — удивился Резаный. — Его ж вроде порешили.
— Живой, — усмехнулся Артур. — Сбежал от костлявой.
— И что — в Питере?
— Ну!.. Франтом по Невскому разгуливает.
— Во, кашалот, — сплюнул Резаный. — А как же ему удалось?
— Удалось. Меченый, видать… Да еще Сонька под руку попалась.
— Сонька опять с ним схлестнулась?!
— Еще как!.. В дом Брянского пристроила!
— Заложит. Определенно заложит, — мотнул головой Улюкай.
— А куда дальше закладывать? — удивился Резаный. — Сонька в Крестах, дальше чалки не бывает!
Артур взял одну из газет, показал ему заголовок: «МЛАДШАЯ ДОЧКА СОНЬКИ В БЕГАХ».
— Понял?
— Так ведь в бегах. Попробуй поймай.
— Она здесь, в Питере. И тоже в доме Брянского.
— Получается, Кочубчик в одной хазе с ней?
— Об этом разговор. Пойдет в участок и за шиши сдаст.
— Валить тварь нужно, — решительно заметил Улюкай. — Сегодня же валить.
— Это непростое дело. Дом под надзором, попробуй подползи.
— Значит, вальнем в другом месте. К примеру, когда направит штиблеты на Невский, — стоял на своем вор.
Володя Кочубчик с такой же кипой газет без стука открыл дверь комнаты Михелины, бросил их на стол, сам, так же без приглашения, уселся на диван.
Девушка сидела за роялем, бессмысленно и тупо тыкала пальцами в клавиши. Повернулась к вору, с недовольным удивлением спросила:
— Что надо?
— Газеты принес, — ответил он, с кривой ухмылкой глядя на девушку. — Почитай, чего про мамку пишут.
— А почему без стука?
— Стучат к чужим, а мы, кажись, свои, — игриво заметил Володя и снова кивнул на газеты. — Читай, а то как бы дергать отседова не пришлось.
Михелина просмотрела заголовки, подняла глаза на Кочубчика.
— Ну?
— Гну!.. Не поняла, что ли?.. В любой момент прихватить могут!
— Меня?
— Не-е, меня!.. Читала, кто в бегах?
Девушка тяжело и неприязненно смотрела на Володю.
— Читала. Что еще?
— Думать надо, как жить дальше.
— Хорошо, буду думать, — ответила Михелина, повернулась к инструменту, нажала пальцем на несколько клавиш.
Кочубчик поднялся, подошел к ней сзади, положил ей на плечи руки. От неожиданности она вздрогнула, резко оглянулась.
— Чего надо?.. Обнаглел, что ли?
— Тихо. Тише… — приложил Володя палец к губам. — Только не надо никакого кипишу.
— Вон отсюда!
— Не кипишуй, сказал.
— Никанора позвать?
Вор рассмеялся.
— Напужала… Ой как напужала. Да я чихну, и твоего Никанора как ветром сдует! — Он снова сделал к девушке шаг. — Чего от хорошего человека такой мандраже, мамзель?
Михелина взяла с рояля двумя руками толстую нотную книгу, подняла над головой.
— Убью.
Это развеселило Володю.
— Ага, убить не убьешь, а рассмешить можешь. — Кочубчик вдруг стал серьезным, заявил: — Я к тебе как к родной, а ты вон книгой угрожаешь. А может, я тебе помочь желаю.
— Спасибо, сама справлюсь. А Соньке расскажу про ваши нежности телячьи.
Володя укоризненно посмотрел на нее, поцокал языком.
— Вот скажи, за что ты меня не любишь?
— А за что я должна вас любить?
— Но ведь мамка твоя меня любит?!
— Ее проблемы.
— Наши, дочка… Наши! Мы теперь все одно как одна семья. — Кочубчик улыбнулся, ласково посмотрел на нее. — Я вот, к примеру, пожалеть тебя захотел, погладить, а ты пужаешься. Разве это правильно?
— От такого «жаления» дети бывают, — бросила девушка.
— Во-от, молодец. Понимаешь… Потому как выросла уже. — Он прошелся по ней мягким желающим взглядом. — И мордочкой выросла, и другими частями тела. А раз так, должна родного человека от чужого дяди отличать.
— Ступайте, «родной человек», мне надо заниматься.
— Правильно, дочка. Молодец. Так и надо себя воспитывать. — Кочубчик дошел до двери, предупредил: — Только гляди, ежли в одном месте простыня треснула, то как бы в другом поперек не пошла. Очень опасное это дело, дочка.
Он приоткрыл дверь и на пороге столкнулся с Анастасией.
— Доброго здоровья, барыня, — посторонился Володя, пропуская ее.
— Доброго, — кивнула княжна и закрыла за собой дверь. — Чего он?
— Газеты принес, — коротко ответила Михелина.
Девочка просмотрела все заголовки, подняла на подругу испуганные глаза.
— Что делать будем?
Воровка не ответила, неподвижно смотрела в одну точку.
— Может, перепрячем тебя?
Михелина вдруг стала колотить в истерике кулаками по клавишам, выкрикивая:
— Не знаю, не знаю, не знаю… Ничего не знаю!
Упала головой на клавиатуру, Анастасия стояла рядом, гладила ее по голове.
Наконец Михелина успокоилась, вытерла ладонью глаза, лицо. С заложенным носом произнесла:
— Лишь бы полиция снова сюда не явилась.
— Не явится. Я написала жалобу на имя государя.
Воровка усмехнулась.
— Можно подумать, государь все жалобы так и читает… Особенно про воровок.
Помолчали, Михелина повернулась к инструменту, стала тыкать одним пальцем в клавиши, подбирая тему матери.
Следователь Егор Никитич решил провести допрос княжны не по привычной схеме, а на манер душевной беседы. Сидел свободно и расслабленно, пил чай, посматривал на девочку легко и по-доброму.
Княжна же, напротив, была напряжена, кулачки сжимала добела, ждала от взрослого человека самого неожиданного подвоха.
— Вы любили своего папеньку, княжна? — поинтересовался Гришин, аккуратно надкусывая сахар.
— Да, любила, — кивнула та. — А почему вас это интересует?
