Табба бросила взгляд на находящегося здесь Изюмова, приветливо улыбнулась хозяину.
— Веление Всевышнего, Арнольд Михайлович.
Тот довольно неумело ткнулся большими губами в ее руку, проводил к креслу, усадил.
— Жизнь — копейка, судьба — индейка. Как вам господин Изюмов?
— Дивно, — искренне ответила гостья.
— А как его принимает клиент?
— Я едва не расплакалась. — Табба повернулась к артисту: — Не думала, что в вас кроется такой талант.
— Мой талант рядом с вашим — гримаса природы, — усмехнулся тот.
— Унижать себя — грех, — назидательно заявил хозяин ресторана. — Каждый человек хорош на своем месте. — Он взял из буфета бутылку вина, три фужера, наполнил их. — За ваш визит, госпожа Бессмертная.
— Не пью-с, — с торопливой виноватостью объяснил Изюмов, беря фужер. — Когда пою-с, не пью-с.
— А когда пью-с, не пою-с, — сострил Арнольд Михайлович и засмеялся собственной шутке. Чокнулся со всеми, опорожнил сосуд до половины. — Так что, госпожа Бессмертная, будем работать?
Она едва пригубила вино, пожала плечами.
— Не готова к этому.
— Вас смущает финансовый вопрос?
— Не только. Я ведь прима театра.
— Извините меня великодушно, — приложил руки к груди Арнольд Михайлович. — Бывшая прима!.. Мы ведь тоже кое-что знаем и кто-что слышим.
Артистка проглотила это уточнение, не сразу спросила:
— Сколько будете платить?
— Мне, к примеру… — начал было Изюмов, но хозяин резко оборвал его:
— Вас не трогают, не дергайте ножками, — и тут же предложил сумму: — Двадцать рублей в вечер плюс чаевые. Вас устраивает?
Девушка бросила взгляд на Изюмова, но его тут же перехватил Арнольд Михайлович.
— Господин Изюмов получает меньше. — Помолчал и добавил: — Хорошо, двадцать пять.
— Тридцать.
— Вы хотите сделать меня нищим?
— Я хочу сделать вас богаче, — улыбнулась Табба. — Поэтому за эти деньги принимаю ваше предложение.
— Нет, вы все-таки разоряете меня. — Арнольд Михайлович походил в задумчивости по кабинету, решительно махнул рукой. — Ах, где наше не пропадало!.. Двадцать восемь!
— Арнольд Михайлович, — с укоризной произнесла артистка и поднялась.
Хозяин тут же перехватил ее.
— Хорошо, хорошо, тридцать! — И поднял толстый красный пальчик. — Только чаевые пополам.
— Нет, Арнольд Михайлович… — Табба решительно двинулась к двери. — Я не привыкла торговаться за копейки.
Он опять перехватил ее.
— Хорошо, хорошо, согласен. Простите меня. Чаевые тоже ваши! Здесь столько бывает жуликов, что приходится дрожать за каждую копейку!
— Я похожа на жулика?
— Арнольд Михайлович имеет в виду меня, — улыбнулся Изюмов.
— Господа артисты!.. Что вы делаете с бедным Арнольдиком! Любое одеяло тащите на себя, даже дырявое! — воскликнул хозяин, воздев руки к потолку. — С вами не столько заработаешь, сколько получишь головной боли!
— Я буду выступать только в маске, — прервала его стенания Табба.
— То есть не желаете показывать личико?
— Не желаю. Мое «личико» еще пригодится.
— Но хотя бы имя!.. Оно должно работать!
— Работать будет мой голос, — решительно ответила Табба и направилась к двери.
— Прошу прощения, — остановил ее Арнольд Михайлович. — Хочу предупредить — в зале всегда полно больных и даже контуженых. А от этой публики можно ожидать чего угодно. Вплоть до страстных объяснений. Имейте это в виду, мадемуазель.
Изюмов проводил бывшую приму через заполненный под завязку, шумный зал, она снова поймала страстный взгляд князя Икрамова, едва заметно улыбнулась ему.
На сцене выплясывал кордебалет, а за одним из столов уже вовсю горели патриотические страсти, и какой-то офицер кричал, стараясь перекрыть всех:
— Любой негодяй, любой подлец будет немедленно вызван мной на дуэль, если речь пойдет о капитуляции!.. Какая капитуляция, господа? Откуда ваш ничтожный дух пораженчества?
Когда вышли на улицу, артист легонько сжал руку Таббы.
— Что? — удивленно повернулась она к нему.
— Поверьте, это хорошее место. Денежное, — пробормотал тот. — Мы будем неплохо зарабатывать, и этого вполне хватит на совместную жизнь.
— Совместную? — подняла брови артистка. — Вы полагаете, что с сегодняшнего дня началась наша совместная жизнь?
— Но я ведь люблю вас.
— Вы — меня, но не я — вас, — ответила дерзко девушка и зашагала к поджидавшей ее повозке.
Извозчик стеганул лошадей, и Табба, оглянувшись, махнула одиноко стоявшему, даже в чем-то жалкому артисту Изюмову.
Рядом с ним возник полковник Икрамов, проследил за уносящейся в повозке девушкой, растоптал сапогом окурок и вернулся в ресторан, оставив артиста одного.
Сонька вышагивала из угла в угол камеры, терла пальцами виски, иногда останавливалась, смотрела на темное окошко под потолком и снова принималась ходить, что-то бормоча, чему-то возмущаясь.
Неожиданно в дверях раздался то ли скрип, то ли шорох, после чего дверное окошко открылось и в нем показалось лицо прапорщика Ильи Глазкова.
— Госпожа Дюпон, — позвал он. — Я буквально на несколько слов.
Воровка подошла к нему, спросила:
— Который час?
— Скоро полночь.
— На допрос вроде рано.
— Я не по этому вопросу. — Прапорщик замялся, подыскивая слова. — Я знаком с вашей дочерью.
— Я вас не знаю.
— Она была у нас в госпитале. И даже подарила золотой кулон. С Богоматерью. — Илья суетливо расстегнул воротничок сорочки, показал кулон. — Теперь дороже для меня подарка нет.
— Верно, вы ошиблись, молодой человек, — холодно ответила воровка и отошла от двери. — Моя дочь не могла быть в госпитале. Она во Франции.
— Буквально несколько слов, — окликнул ее Илья. — Разве госпожа Бессмертная не ваша дочь?
Сонька вернулась.
— Госпожа Бессмертная артистка, но не моя дочь.
— Но об этом пишут все газеты!
— Реже читайте газеты и внимательней следите за арестантами, — посоветовала воровка и снова отошла от окошка.
— Ее уволили из театра.
— Передайте ей мое сочувствие.
— Вы мне не доверяете?
— Доверяю. Как каждому, кто здесь служит.
— Если хотите, я ей что-нибудь передам.
