Газетчики заполнили крайние ряды, фотографы принялись немедленно расставлять свои аппараты.
Зал был забит до отказа, и, когда стали появляться свидетели, все затихли, перешептываясь и рассматривая прибывших господ.
В последнем ряду затаилась дочка Гришина, Даша, наблюдающая за происходящим с недоумением и испугом.
Через два кресла от нее сидели банкир Крук, по-провинциальному тихий, незаметный, а также бледный князь Андрей.
Среди свидетелей были братья Кудеяровы, директор театра оперетты Филимонов, бывший артист Изюмов, Катенька, княжна Брянская, а также отдельно сидящий бывший следователь Гришин.
Из отдельной двери вышли адвокаты. После них торопливо засеменили присяжные, и только после того, как окончательно установилась тишина, судебный пристав объявил:
— Суд идет!
Присутствующие в зале встали, председательствующий судья, худой желчный господин, занял место в центре, по бокам от него расположились два члена суда.
Вошел священник, осенивший крестом находящихся в зале и усевшийся сбоку от судей.
Последним вошел князь Икрамов в сопровождении следователей Потапова, Дымова и сыскаря Миронова. Левая рука князя поддерживалась переброшенной через плечо повязкой.
Председательствующий оглядел уставшими болезненными глазами зал, трескучим голосом прокричал:
— Ввести подсудимую!
Боковая дверь открылась, из нее вышли вначале два конвоира, после чего показалась Бессмертная, и зал немедленно отреагировал аплодисментами.
В Таббу полетели цветы, раздались крики:
— Браво!
— Госпожа, мы любим вас!
Табба за дни, проведенные в «Крестах», сильно сдала, под глазами были черные круги, театральное платье потеряло свой шик и нарядность. Она, ни на кого не глядя, пересекла зал, встала за невысокую кафедру, и только после этого прошлась взглядом по свидетелям.
Глаза ее были холодные, безразличные. И лишь при виде Катеньки и княжны Брянской подсудимая позволила себе едва улыбнуться и легким движением головы поприветствовать их.
— Подсудимая, — подал голос председательствующий, — ваше имя?
— Блювштейн Табба Ароновна.
— Сценическое имя?
— Табба Бессмертная.
— Можете ли вы подтвердить указанное вами имя на Библии?
— Могу, ваша честь.
— Принесите Библию!
Молоденький священнослужитель поднес к Таббе Библию, она положила руку на нее, произнесла:
— На святой Библии подтверждаю, что все сказанное мной до этого было чистой правдой.
Библию унесли, председательствующий снова задал вопрос:
— Вы дали отвод адвокату, решив защищать себя сами?
— Да, я буду защищать себя сама. Надеюсь, некоторые из присутствующих здесь свидетелей мне в этом помогут.
— Судились ли вы прежде, подсудимая?
— Нет, ваша честь.
— Известно ли вам, в чем вы обвиняетесь?
— Нет, ваша честь.
— Вы обвиняетесь в нескольких преступлениях, подсудимая.
— Могу ли я услышать их?
— Безусловно. Вы обвиняетесь в том, что состояли в запрещенной законом партии эсеров. А также в том, что по заданию партии неоднократно участвовали в бандитских налетах на банки, что приводило не только к потерям финансовым, но и к человеческим жертвам. Вы также обвиняетесь в том, что собственноручно расстреляли своих бывших однопартийцев, скрыв этот факт от представителей власти. И последнее. Вы лично готовили покушение на генерал-губернатора Санкт-Петербурга и вы лично привели его в исполнение, расстреляв его высокопревосходительство. — Разволновавшийся председательствующий отложил бумаги, спросил: — Вам понятен перечень обвинений?
— Нет, ваша честь.
— Что именно вам не понятно?
— Кто может подтвердить, что я состояла в партии эсеров?
Председательствующий взглянул на свидетелей, ткнул на Кудеярова-младшего.
— Господин Кудеяров Константин Георгиевич.
— Ваша честь, — вмешался Петр, — позвольте мне несколько слов.
— Я дам вам слово… Константин Георгиевич!
Константин поднялся, откашлялся в кулак, бросил беглый взгляд на бывшую приму.
— Могу, ваша честь, подтвердить, что госпожа Бессмертная… она же Блювштейн… не только состояла в партии эсеров, но и была активным ее бойцом.
— Каковы основания для подобного утверждения, господин Кудеяров?
— Я сам одно время состоял в этой партии, и мы с госпожой Бессмертной не однажды пересекались там по различным интересам.
Зал загудел, председательствующий взял колокольчик в руки:
— Господа, прошу тишины!
— Ваша честь! — снова поднялся Кудеяров-старший. — Все-таки некоторые уточнения я желал бы сообщить уважаемому суду.
— Я непременно дам вам слово, Петр Георгиевич, — снова оборвал его председательствующий и обратился к Таббе: — Вам понятны показания господина Кудеярова Константина Георгиевича, подсудимая?
— Понятны. Пусть это останется на его совести.
Зал снова зашумел, вновь раздался звон колокольчика.
— Господа, тишина!
— Позвольте мне, — поднял руку директор театра.
Изюмов напрягся, не сводя с него глаз.
— Прошу вас, Гаврила Емельянович, — дал добро председательствующий.
— Ваша честь, я имел счастье или несчастье быть во многом причастным к судьбе госпожи Бессмертной. Да, безусловный талант. Да, успехи поклонники. Да, безумная влюбчивость и легкомысленная неверность. Да, пристрастия к алкоголю и прочим низменностям. Но не это главное, ваша честь… Главное в порочной наследственности. Давайте вспомним, кто ее мать. Самая немыслимая в своей жестокости и вероломстве воровка, не однажды отбывавшая пожизненную каторгу! Давайте ужаснемся ее родной сестре, также пошедшей по стопам матери-преступницы! Давайте посочувствуем этой несчастной падшей даме и хотя бы в такой момент протянем ей руку сострадания и терпения…
В зале поднялся немыслимый гвалт. Никто не обращал внимания на звон судейского колокольчика, публика орала, размахивала руками, свистела.
— Господа! — надрывался председательствующий. — Я прикажу вывести всех!.. Господа!
— Вы бесстыжий человек! — кричал в лицо директору Изюмов. — Я презираю вас! Вы ничтожество!
Тот прижимал руки к груди, пытался оправдаться, но его никто не слушал, на него кричали со всех сторон.
На середину зала неожиданно вышла княжна Брянская, и все постепенно затихли.
— Ваша честь!
