— Это, Никита Глебович, от скучной жизни и недостатка в женщинах.
— Нет! — поручик стукнул кулаком по столу. — Хотите правду?
— Не хочу, — Михелина поднялась. — Я пойду, Никита Глебович.
— Сядьте!
Она послушно опустилась на стул.
— Вы мне понравились, как только я увидел вас. Но отмахнулся. Как от наваждения отмахнулся… Шли дни, и я все время памятью возвращался к вам. Нет, не памятью. Сердцем! Я стал понимать, что не могу не видеть вас! Жду вас, желаю вас, нуждаюсь в вашей поддержке! Я весь в вашей власти!
— Я все-таки пойду.
— Сидеть! — Поручик вышел из-за стола, остановился напротив девушки. — Ответьте же мне взаимностью! Не бойтесь! Не избегайте меня! Я готов помочь вам во всем, помогите же мне! Вы слышите меня? — Он вдруг опустился на колени, принялся целовать подол платья, колени, руки, грудь, стал ловить своими губами губы девушки. — Милая, желанная, любимая, единственная…
Михелина с силой оттолкнула его, вскочила, бросилась к двери.
Гончаров, оставаясь на коленях, смотрел на нее.
— Я не готова еще к этому, Никита Глебович. Простите меня, — произнесла девушка и выбежала.
Луна висела над заснеженным и замороженным поселком — сине-белая и тоже застывшая. Михелина возвращалась в барак. Лаяли собаки, гремел где-то колокольчик надзирателя-обходчика, трещали от мороза деревья.
Уже на подходе девушка вдруг увидела одинокую мужскую фигуру, внимательно наблюдавшую за ней. Это был Михель.
— Чего стоишь? — крикнула ему Михелина. — Замерзнешь!.. Иди домой!
Он гортанно прокричал в ответ что-то, запрыгал, чтоб согреться, помахал озябшей рукой и побрел в противоположную сторону.
…В бараке было душно. Храпели и постанывали спящие женщины, играла пламенем лампадка под иконой Богородицы, трещали дрова в печке.
Возле печки сидели пятеро каторжанок, встречающие Новый год пустой горячей водой в алюминиевых кружках.
Сонька не спала, ждала дочку.
Михелина сбросила ноговицы, повесила бушлат на общую вешалку, заспешила к матери. Села рядом, прижалась. Потом вдруг стала плакать.
Сонька встревоженно заглянула ей в лицо:
— Ты чего?.. Что-нибудь случилось?
Она поцеловала ее в щеку.
— Ничего. С Новым годом, маменька.
— А почему слезы?
— Он любит меня, — всхлипывая, прошептала дочка. — Сам сказал… Сказал, что жить без меня не может.
— А еще что?
— Хотел поцеловать, но я убежала.
— Что еще? — Сонька заставила дочку смотреть ей в лицо. — Он что-то с тобой сделал?
— Нет, ничего. Просто говорил и просил… — Михелина снова стала плакать. — Мамочка, мне страшно… Я тоже, кажется, влюбилась в него. А я этого не хочу. Я боюсь, мама…
Дочка уткнулась в грудь матери, опять стала плакать, вздрагивать. Сонька гладила ее по спине, успокаивала, затем с усмешкой произнесла:
— Все что Бог ни делает — к лучшему.
На соседних нарах приподнялась сонная соседка.
— Чего ты сказала, Сонь?
— Не тебе, спи, — ответила та и улыбнулась дочери. — Давай спать, скоро побудка.
На поиски Гришина Егора Никитича был направлен следователь по особым поручениям Потапов. Человек обстоятельный, неторопливый, он, по мнению начальства, проще всего мог войти в контакт с затворником, о котором после изгнания из департамента не было ничего слышно.
Жил Егор Никитич в доходном доме на Пятой линии Васильевского острова. Потапов велел извозчику остановиться возле семнадцатого номера, расплатился и направился под арку громоздкого шестиэтажного дома.
Подниматься пришлось по узкой и плохо освещенной лестнице на третий этаж. Возле высокой коричневой двери следователь на секунду задержался, нажал на кнопку звонка.
Какое-то время стояла тишина, затем в коридоре послышались глухие шаги и женский голос недовольно спросил:
— Кто?
— Мне бы Егора Никитича, — ответил Потапов.
— Кто спрашивает?
— Товарищ по службе.
— Нет у него товарищей. И службы нет, — ответил все тот же голос, и шаги стали удаляться.
Потапов снова нажал на звонок.
На сей раз дверь открылась, и на пороге возникла высокая худая дама за пятьдесят. Внимательно посмотрела на визитера, чем-то он, видимо, ей понравился, она неожиданно пригласила:
— Войдите.
Следователь вошел, пошаркав ногами о половик, двинулся следом за женщиной в глубину квартиры.
Квартира была просторная и неуютная — потолки высоченные, стены голые, мебели почти никакой.
Вошли на кухню, хозяйка кивнула на один из табуретов, сама села напротив.
— Говорите.
— Я из следственного управления, — произнес Потапов, кладя шляпу на стол. — Мы когда-то с Егором Никитичем служили вместе.
— И чего хотите?
— Поговорить с ним.
Дама помолчала, затем тяжело вздохнула и попросила:
— Оставьте его, господин. Дома его нет, а сказать ничего путного я вам не смогу.
— А где он?
— Сказала же нет! А даже если бы и был, я бы не позвала. Праздные разговоры ему сейчас только во вред.
Потапов полез в нагрудный карман, вынул плотный пакет, положил перед хозяйкой.
— Денежное вспомоществование. Из департамента. Его там по-прежнему ценят и уважают.
Женщина взяла конверт, пересчитала находящиеся в нем деньги, посмотрела на визитера глубокими уставшими глазами.
— Очень даже кстати. Егор Никитич ведь совсем обезденежен.
Неожиданно в кухню вошли два паренька и девица. Паренькам было лет по десять-двенадцать, девице на вид — пятнадцать.
— Дети Егора Никитича, — тихо произнесла дама.
Мальчики никак не отреагировали на ее слова, девица же сделала неудобный к моменту книксен.
Следователь привстал, назвался.
— А папенька еще спят, — вдруг сообщила девочка. — Наверно, надобно будить.
— Тебя за язык дернули? — возмутилась женщина. — Ступайте к себе и не высовывайтесь, пока не позовут!
— Но ведь папенька просили разбудить их не позднее обеда, — возразила дочка.
— Не твоего ума дело!.. Марш отсель!
Когда дети послушно гуськом покинули комнату, дама недовольно произнесла:
— Не дети, а чистое наказание.
— Может, разбудите? — неуверенно попросил Потапов.
