— Да, центральный комитет принял решение.
— Но у нас проблема с деньгами, Ефим Львович! Товарищи из провинции жалуются, требуют! Некоторые даже шантажируют!
— Что вы предлагаете?
— Налет на банк. Мы об этом с вами говорили.
— Да, налет будет. Но уже без госпожи Бессмертной.
— С кем же?
— С вами, господин Беловольский.
— Со мной?!
— Да, с вами. Определите банк, изучите обстановку. Команда у вас есть, действуйте!
— Простите, но это крайне неожиданно.
Губский зло уставился на Беловольского, лоб его перечеркнула бьющаяся вена.
— А вы хотите, чтобы все было по плану, по расписанию?.. Лежать на печи и плевать в потолок? Нет, любезный Даниил Матвеевич! Мы обязаны жить по другому принципу! А принцип этот — каждый день опасность, каждый день смерть! — Он снова закашлялся, встал у окна и долго не мог прийти в себя от вспышки гнева. Сделал пару глотков прямо из графина с водой, сел за стол. — Госпожу Бессмертную готовить к акции срочно. Немедленно! Необходимо изучить особенности поведения генерал-губернатора, маршруты передвижения, наиболее подходящее место для покушения.
— Лучше всего, если это будет приемная генерал-губернатора, — негромко предложил Беловольский. — Он любит строить из себя демократа и в вольном режиме принимает просителей по средам в своей приемной.
— Что значит — в вольном режиме? — не понял Красинский.
— Без охраны, без какой-либо предварительной записи. Принимает всех, кого вынуждают обстоятельства.
— Господа! — с детским возмущением воскликнул Красинский. — Вы меня удивляете! Покушение на градоначальника — это ведь сложнейшее дело!
— А что вы так нервничаете, барон? — с иронией удивился Губский.
— Не нервничаю, а задаюсь вопросом! Если мы тщательнейшим образом не проработаем все детали будущего покушения, то не только провалим затею, но потеряем мадемуазель, о которой вы так трогательно распространяетесь! Ее или пристрелят, или же задержат. А уж ежели задержат, то как бы вся наша шайка-лейка не оказалась дружно в Департаменте полиции.
— Вы сказали — шайка-лейка? — повернулся к нему Ефим Львович. — Это вы о нас?
— Простите, оговорился. Вырвалось.
— На первый раз прощаю. Но только на первый. — Губский уперся в стол локтями так, что лопатки остро выступили за спиной. — Рекомендую принять к сведению на будущее. Никакого задержания! Никакого ареста! Никакого последующего допроса быть не может. Только смерть! От рук наших же товарищей! И это будет высшей честью для погибшего. Он — избранный!
В комнате стало тихо, Ефима Львовича в очередной раз стал душить кашель, и он долго не мог унять его.
Приоткрылась со скрипом дверь, в комнату заглянул мужчина.
— Мадам пришла.
— Пусть подождет в соседней комнате. Я сейчас подойду.
Проводив гостей, Губский вошел в соседнюю комнату, протянул руку привставшей со стула мадам Гуральник.
— Здравствуйте, Елизавета Петровна.
— Здравствуйте, Ефим Львович. Рада вас видеть живым и здоровым.
— Я вас также. — Он жестом велел ей сесть, сам пристроился на спинку дивана напротив. — Ну, чем вы нас порадуете?
— Радостей мало, скорее проблемы.
— Проблемы тоже иногда приносят радость. Что-нибудь о госпоже Бессмертной?
— Да, ею всерьез заинтересовалась полиция.
— Вас туда пригласили?
Мадам двумя пальчиками поправила очки, с ироничной улыбкой заметила:
— Вы запамятовали, Ефим Львович. Я там служу.
Губский рассмеялся сквозь кашель.
— Полагаете, ссылка отшибла мне память, Елизавета Петровна?.. Я все помню. — Достал из кармана платок, вытер рот. — И чем же привлекла полицию мадемуазель?
— Последним налетом на банк. Они составили довольно точный ее портрет.
— Они его вам показали?
— Разумеется. Портрет настолько удачный, что я в какой-то момент растерялась. Затем увильнула от прямого вопроса сыскаря.
— Значит, рано или поздно они могут выйти на нее?
— Скорее рано, чем поздно. По моим наблюдениям, даже дворецкий княжны стал слишком внимательным к артистке.
Губский помолчал, глядя в окно, согласно кивнул.
— Хорошо, я буду думать.
До прибытия парохода на Сахалин оставалось меньше месяца.
Был март, весна уже довольно основательно подплавила снег, он прямо на глазах оседал от идущего от земли тепла, народ в поселке оживал, хмельно радовался скорому теплу, раньше времени сбрасывая с себя тяжелые зимние бушлаты.
Поручик Гончаров пребывал в заметном нервном напряжении, реагировал на все резко, часто немотивированно.
— Пароход в Александровск прибудет через три недели, — говорил он, сидя на стуле и глядя в пол. — К этому времени все должно быть готово.
В его комнате находились двое — Сонька и Михелина. Мать стояла рядом с дочкой, которая также сидела на стуле. Животу нее был весьма заметен, она прятала его под длинным неудобным пальто, полы которого регулярно разъезжались, и приходилось все время поправлять их.
— Что значит — все готово? — не поняла Сонька.
— Все! — Никита поднял на нее глаза. — Вам никогда раньше не приходилось бегать с каторги?
— Приходилось, — спокойно ответила женщина. — Но я всегда рассчитывала исключительно на себя. Теперь же приходится надеяться на вас.
— Приходится?
— Да, приходится. Потому что я отвечаю не только за себя, но и за дочку.
— Добавьте еще — и за мужа тоже.
— Да, и за мужа.
— Соня, — попыталась снять возникшее напряжение Миха, — мы с Никитой многое уже обсудили, теперь осталось только дождаться парохода.
— Но я должна иметь хотя бы элементарное представление, к чему готовиться.
— Элементарное представление вы получите, когда я обо всем договорюсь с капитаном! — обронил Гончаров.
— Знаете, поручик, — женщина взяла свободный стул, села на него, — я готова бежать одна. Через материк — мне не привыкать. Лишь бы не было погони. И недомолвок было бы меньше, и нервы меньше трепали бы друг другу. А дочку отправите пароходом.
— Я не отпущу тебя, — покрутила головой Михелина. — А как я одна на этом пароходе?!
— Не одна, а с ребенком, — сострила Сонька.
— Вот именно… Рожу по дороге, и кто со мной будет возиться?
— На пароходе всегда есть фельдшер, — бросил Никита.
— Который с радостью примет роды у беглой каторжанки, — зло заметила Михелина. — А потом с такой же радостью сдаст меня полиции.
