— Есть сведения, что Евдокимов был едва ли не вашим осведомителем и вы часто пользовались его услугами, — вмешался Гунько.
— Вы женаты, господин следователь? — перебил его поручик.
— Безусловно. А в чем вопрос?
— Жена часто рассказывает вам перед сном всякие байки?
— Я вас не понимаю.
— А я не понимаю вас. Вы сообщаете мне сведения до такой степени нелепые, что иногда может показаться, что их нашептала ваша благоверная перед сном.
Жандармский офицер с трудом сдержался от смеха, следователь стал багровым от обиды и оскорбления, захлопнул папку.
— У меня к данному господину на сегодня больше вопросов нет.
— И слава богу, — Гончаров поднялся. — Благодарю, судари, за визит. Надеюсь, не последний.
— Да уж определенно не последний, — кивнул штабс-ротмистр, вынимая из своей папки листок. — Вам предписано оставаться под домашним арестом, поручик. В этой связи прошу сдать оружие и прочие надлежащие вашему чину принадлежности.
Никита Глебович пробежал глазами листок, согласно кивнул.
— С радостью подчиняюсь! — Взял со стола револьвер, со стены снял ружье, из шкафа вынул саблю. — Прошу, господа.
Жандармский офицер собрал все это, окинул взглядом комнату, кивнул следователю.
— Пошли, Елизар Григорьевич.
— С божьей помощью, — ответил тот и первым шагнул к двери.
Допрашивал приказчика ювелирного магазина на Мойке Фиму лично Миронов Мирон Яковлевич. Приказчик был бледен и несчастен, он смотрел на главного сыщика города со страхом и почитанием.
Миронов взял со стола несколько рисованных портретов, поднес к лицу допрашиваемого.
— Взгляни, душа, повнимательнее и укажи на дамочку, в которой можешь признать ту самую злоумышленницу.
Фима прошелся взглядом по рисункам и растерянно посмотрел на Мирона Яковлевича.
— На какую ни глянь, все на одно лицо, — пробормотал он.
— А ты не торопись. Повнимательнее гляди.
Приказчик снова стал изучать лица.
— Кажись, эта, — ткнул.
— Уверен?
— Не совсем.
— Так зачем тычешь?
— Спрашиваете, вот и тычу.
— Стреляла дамочка исправно?
— Цельно, — кивнул Фима. — Всех уложила, только меня пожалела.
— Хорошо, что пожалела. Будет кому рассказать. — Миронов взял оба портрета Таббы, придвинул к лицу приказчика. — А эти мамзельки?
— Не-е, — покрутил тот головой. — У той ни кисейки, ни очков не было.
— А глянь-ка под очками. Видишь тут чего?
— Вроде шрамик.
— Молодец! — удовлетворенно кивнул сыщик. — А у твоей дамочки шрамика не заметил?
— Вроде был.
— У этого глаза?.. Или у другого?
— Сейчас вспомню, — Фима прикинул, показал пальцем на портрет. — Как у этой. С правого глаза. Махонький такой.
— Совсем молодец, — улыбнулся Миронов. — А как по-твоему, в цацках она разбиралась?
— Очень! Выбрала наилучшие!
— То есть дамочка со вкусом?
— Говорю же, не с улицы пришла. Как к нам явилась, так сразу будто по намеченному все выбрала.
— Хорошо, — Миронов положил рисунки на стол. — Сейчас отвезут тебя опять в госпиталь, а там, глядишь, еще когда-нибудь понадобишься.
Утро было ненастное, по-питерски сырое и ветреное.
В нападении на тюремный фургон участвовали два экипажа.
Пролетка, в которой находился Завьялов, стояла за поворотом с набережной на Финляндский мост. Вторая расположилась на противоположной стороне поворота, из нее следила за происходящим Ирина.
Карманные часы Степана показывали уже девятый час утра, однако гонца от ворот «Крестов» все еще видно не было.
Мимо проносились редкие экипажи и автомобили. Прохожие, сгорбленные от непогоды, торопились по делам и нуждам. Полицейских нарядов вблизи видно не было.
Завьялов обменялся с Ириной кивками, оба снова стали ждать.
Неожиданно от тюрьмы на набережную вынесся лихач на одноконке, который хлестал лошадку сильно и весело, и стало понятно, что фургон с заключенным выехал из тюрьмы.
Степан и Ирина приняли сигнал, извозчики пролеток напряглись, все приготовились к акции.
Наконец вдали показался фургон в сопровождении двух конных жандармов.
Завьялов достал из кармана куртки браунинг, приподнял шляпу, давая таким образом Ирине понять, что к нападению готов.
Девушка сдержанно кивнула в ответ, извлекла из сумочки два маузера, положила их на колени.
Фургон вскоре подкатил к повороту на мост, конвойные предупредительно зашли с двух сторон, полицейский на козлах хлестанул по сытым крупам лошадей, давая им возможность набрать силу и скорость.
В момент, когда фургон поравнялся с пролеткой, Завьялов вскинул револьвер и выстрелил в кучера-полицейского.
Того отбросило назад, он выронил вожжи, стал мешковато валиться на бок.
Ирина немедленно вскинула револьверы с двух рук, разрядила их в конных полицейских.
Лошади от выстрелов испуганно вскинулись, полицейские упали на мостовую.
Завьялов прыгнул с пролетки, бросился к фургону. В тот же момент дверь его распахнулась, в проеме показался удивленный сопровождающий конвойный. Степан выстрелил в него без промедления, заорал во всю глотку:
— Бежим!
Беловольский понял команду, выпрыгнул из фургона, споткнулся о неподвижного конвойного, бросился к пролетке вслед за Завьяловым.
— Быстрее! — кричал тот.
И тут случилось неожиданное.
Ирина вновь подняла на уровень лица оба маузера и разрядила их в бегущих.
Беловольский рухнул сразу Завьялов же удивленно споткнулся, выкрикнул что-то непонятное и тоже упал на мостовую.
— Гони! — крикнула Ирина кучеру, и тот изо всех сил хлестанул лошадей.
Две пролетки — одна с Ириной, вторая пустая — мчались по набережной Невы, вызывая удивление извозчиков и редких прохожих.
Через несколько кварталов пролетки завернули под арку, где уже стоял наготове автомобиль. Ирина и кучер повозки Завьялова запрыгнули на заднее сиденье, и машина рванула с места.
Губский сидел какое-то время молча, упершись лбом в костлявые кулаки, с трудом сдерживал чахоточный кашель. Наконец поднял голову, посмотрел на барона и Ирину.
— Жаль, — произнес хрипло и повторил: — Жаль… Не уберегли товарищей. — Снова помолчал, спросил Ирину: — Не может случиться так, что они вновь окажутся в руках следствия и не вынесут пыток?
