Табба достала из сумочки десять рублей, протянула ему.
— Не надо, — смутился Илья. — Мне подают.
— Я тоже подаю. Впрок… Ночуйте поблизости. Чтоб долго не искать, — велела Бессмертная и направилась к пролетке Антона. — На Литейный!
…Улюкай заметил Таббу, как только она вошла в ресторан. Поднялся навстречу, помог усесться за столик.
Девушка бегло осмотрела зал, ничего подозрительного не заметила.
Улюкай проследил за ее взглядом, опять улыбнулся:
— Не беспокойтесь. Здесь все спокойно.
К ним подошел Резаный, поклонился бывшей приме.
— Наш товарищ, — кивнул на него Улюкай.
— И тоже из Государственной думы? — с иронией спросила Бессмертная.
— Нет, — ответил Резаный. — Я всего лишь хозяин этого ресторана, — и посоветовал: — У нас изысканная французская кухня. Рекомендую.
— Нет, только кофий.
Резаный удалился. Улюкай внимательно посмотрел на бывшую приму:
— Вы чем-то озабочены?
— Да, озабочена, — Табба подождала, когда официант поставит кофе, сделала глоток. — Вы как-то передали мне черный бриллиант.
— Да, помню.
— Я хочу его вам вернуть.
— Почему?
— С его появлением у меня пошло все вверх тормашками. — Табба достала из сумки бархатный мешочек, положила перед вором. — Заберите его.
— Его необходимо передать Соне.
— Как я это сделаю?
— Мы вам поможем. Ваша мать скоро будет на свободе.
— Вот сами и передадите ей.
Улюкай отодвинул его от себя.
— Бриллиант принадлежит вашей семье. И не думаю, что ваши неприятности связаны с ним. Он будет скорее защищать вас, чем нести беду, — и, сделав паузу предложил: — Попробуйте посвятить меня в некоторые ваши проблемы.
— Зачем?
— Возможно, я решу их.
Она усмехнулась:
— Вряд ли. Проблемы меньше всего касаются моей матери или сестры. Это сугубо личное.
— Вы мне не доверяете?
— Я даже себе не доверяю.
— Но поверьте, однажды вы будете вынуждены обратиться к нам.
— Как к ворам или как к деятелям Государственной думы?
— И как к тем, и как к другим.
Бывшая прима помолчала в раздумье, взяла мешочек с бриллиантом, сунула в сумку.
— Хорошо, я найду ему применение. — Поднялась, окинула снисходительным взглядом Улюкая с ног до головы. — Знаете, думаю, вы правы. Однажды я попрошу вашей помощи. — И покинула ресторан.
Раннее южное солнце нещадно палило.
Шлюпку подогнать к самому берегу не удалось — киль цеплялся за илистое дно, весла попусту били по воде, и лодка дальше не продвигалась.
Женщины, прихватив пожитки, с помощью Михеля стали покидать ее. Вода доходила до пояса, до пустынного берега нужно было идти не менее ста метров. Дно было скользкое, неровное, поэтому ноги не держали, разъезжались.
Беглецы, поскальзываясь и чертыхаясь, добрели наконец до суши, вышли на пригорок, стали отжимать мокрую одежду.
Перед ними возвышался крутой глинистый обрыв метров на двадцать, подняться по которому не представлялось возможным.
— Ну, с богом, — произнес Михель.
Сделав несколько шагов по обрыву, он тут же поскользнулся и сполз. Оглянулся, протянул Соньке руку:
— Держись… А дочка за тебя. — Другой рукой вцепился в ветки низкорослых кустов, стал тяжело подниматься наверх.
Ноги его постоянно скользили и оступались. Дотянувшись до следующего кустарника, он изо всех сил упирался, поднимался на пару шагов выше, таща за собой Соньку и Михелину. Воровка крепко держала руку дочки, старалась устоять, не потащить вниз Михеля, сквозь зубы что-то бормотала, тяжело дышала.
Взбирались наверх они не меньше часа. Достигли наконец плоской площадки, почти одновременно рухнули на траву и, распластавшись на ней, подняли глаза в жаркое безоблачное южное небо.
Высоко над ними кружил коршун, то ли любуясь лежащими, то ли высматривая добычу.
— Пора… — первым поднялся Михель, огляделся.
Вокруг было пусто, одиноко, ни души. Невысокие, пожелтевшие к концу лета деревья стояли по глинистым сухим холмам. За холмами была степь.
— Ну и куда теперь? — пробормотал вор, по-прежнему озираясь. — Хоть бы одна живая душа.
— Вот компас, глянь, — протянула ему прибор Сонька.
Он повертел его в руках, прикинул, пожал плечами.
— Ни черта не понимаю, — размахнулся и забросил его в море.
— Нам бы до вечера выйти на какое-нибудь село, — сказала Сонька. — А то как бы ночь в степи не накрыла.
Взяла свою котомку, передала Михелине ее сумку, Михель закатал штаны почти до колен, и все трое двинулись в сторону жухлой степи, оставив за спиной море.
На волнах покачивалась шлюпка, постепенно отходя от берега и пускаясь в неуправляемое плавание.
Брели почти до полудня. Рыжая трава перекатывалась от горячего ветра слабыми волнами, колола и била по ногам.
Неожиданно Сонька остановилась, обрадованно крикнула:
— Дорога!
Действительно, на потресканной от засухи земле довольно отчетливо проглядывала колея, и, судя по прибитой траве, кто-то проезжал здесь совсем недавно.
Миха шагала сзади, смотрела на родителей, со смехом заметила:
— Хорошо смотритесь!.. Прямо как молодожены!
— А мы и есть молодожены, — ответил отец. — Начинаем новую жизнь! Правда, Сонь? — он попытался на ходу поцеловать воровку, та резко оттолкнула его.
— Гляди, как бы новая жизнь не закончилась старой!
Михель сник, отступил назад, и троица продолжила путь по едва просматривающейся дороге.
…Счастье привалило им после двух часов утомительного и бессмысленного продвижения. Выкатилось оно в виде однолошадной сельской брички, которая катилась навстречу, поднимая пыль.
В бричке немолодой селянин в высокой бараньей шапке нещадно хлестал кобылку кнутом и, судя по всему, останавливаться вовсе не собирался.
Михель поднял руку:
— Стой!
Возница проскочил мимо, затем с силой натянул вожжи.
— Тпру-у-у! — оглянулся, прокричал в ответ: — Чего, громадяне? Заблукались, что ли?
Михель, едва волоча ноги, подошел к нему:
— Заблукались. Нам бы выбраться отсюда.
— А куда господам нужно?
— В Одессу.
