— Я отлично тебя понимаю, — перебил я ее. — Все это — черты
и признаки характера. Дело в другом. Предположим, я надену очки в роговой
оправе, отращу усы и стану вставлять сигареты в длинный мундштук. Могу также
глотать таблетки на каждом шагу. Но что мне это даст? Я все равно не стану
похож на него, и мне не удастся обмануть никого, кто знал его с
пятнадцатилетнего возраста.
— Да и не придется никого обманывать! Те, с кем тебе
предстоит сталкиваться, его вообще никогда не видели. И никогда не увидят.
— Но ты забыла о другом. Как только он исчезнет, они
наверняка увидят его фотографию.
— Нет, — ответила она. — Об этом специально позаботятся.
— Каким образом? — спросил я.
— Фотографии могут иметь значение при поиске пропавшего
человека только в том случае, если они очень хороши и были сделаны в последние
годы. Таких фотографий у него немного, и большая часть их находится у меня.
Кроме того, я знаю, где находятся остальные. Правда, месяца два назад он снова
сфотографировался для этой сахариновой сучки, но это не в счет. Фотография
лишена живых черт, помпезная и показушная.
— Ну хорошо, — согласился я. — Рассказывай обо всем
остальном.
Она говорила минут двадцать, и, когда яахонец замолчала, я
почувствовал радость от того, что не являюсь предметом ее ненависти. У Чэпмена
не оставалось буквально ни одного шанса.
План ее был блестящим и смертоносным, и я не смог усмотреть
в нем ни одного изъяна.
На следующее утро я проснулся рано — еще до семи, но она
была уже на ногах. Мэриан стояла в дверях в голубой пижаме и попивала
апельсиновый сок из стакана.
— Кофе будет готов через пять минут, — сообщила она.
Я закурил и приподнялся на локте, чтобы лучше ее видеть.
Будь я скульптором, то вылепил бы эту голову. А если бы это не удалось, сошел
бы с ума и наложил бы на себя руки.
Она холодно взглянула на часы, когда я высказал ей эту
мысль.
— Нет никакой пользы в том, чтобы лепить мою голову. Важнее
усвоить, что находится в этой голове… Начнем мы ровно через десять минут.
Когда будешь бриться, не забудь про усы.
Она говорила уверенным и решительным тоном, и еще до того,
как успел угаснуть свет этого дня, я понял, что не знаю и половины того, что
мне предстоит. У нее был талант по части организации материала и характер
рабовладельца.
Когда я вышел из душевой и облачился в легкие брюки и майку,
она уже приготовила на одном конце кофейного столика чашку кофе и апельсиновый
сок и сидела на пуфе за другим концом столика со своей чашкой и стаканом сока.
Между нами стоял микрофон. Микрофон был укреплен на маленькой подставке
напротив меня, и рядом с ним лежали две тетрадки и несколько магнитофонных
лент.
— Я буду считывать со стенограммы, — сказала она, — так что
магнитофон ни на минуту не будет работать вхолостую. А когда потребуется пауза,
мы остановим ленту. Но прежде чем начать, лучше сперва остановиться на
некоторых моментах и проанализировать их.
— Это верно, — согласился я. — С каким количеством людей мне
придется говорить и как часто?
— С двумя, — ответила она. — С Крисом Лундгреном,
представителем маклерской фирмы в Новом Орлеане, — почти каждый день. И с ней —
каждый день. Кстати, ее имя Корел Блейн.
Я отпил немного кофе, обдумывая то, что она сказала.
— Вот это да! — наконец не выдержал я. — Ты только подумай:
ведь я должен знать о Чэпмене все то, что и эти люди, и ему в свою очередь
известна масса сведений о них, и я тоже должен это знать. Не говоря уже о
тысяче мелочей, связанных с его делами и с дюжинами других людей. Мне кажется,
черт возьми, что это просто невозможно!
Она перебила меня:
— Конечно, невозможно! Ни один человек не смог бы столько
усвоить за восемь дней. Но тебе это и не нужно!
— Не нужно?
— Конечно нет! — Характерный жест тонкой руки. — Тебе же не
экзамен держать по всему этому материалу. Нужно только провести два-три
коротких разговора в день. Самое главное — не допустить опасных ляпсусов.
Попробуй проанализировать, что для этого нужно. Находчивость и
сообразительность! А они у тебя есть. Некоторая способность импровизировать,
умение уловить наиболее очевидные факты и некоторое количество таких, о которых
мог знать только Хэррис Чэпмен. Вот и все! И ты создашь полную иллюзию. А самое
главное: не забывай, что разговор-то ведешь ты! Ведь ты босс! Если
почувствуешь, что плаваешь, перемени тему. Ты хозяин положения, вас соединяет
только телефонный кабель.
Надоест — брось трубку! И позвони еще раз попозже,
предварительно просмотрев нужную информацию. Ведь у тебя будет суфлер.
— То есть магнитофон?
Она кивнула:
— Кассеты мы пронумеруем таким образом', что тебе всегда
будет известно, где что найти.
— Отлично! — сказал я.
Она ободряюще улыбнулась:
— И не забудь: ты должен осторожничать только первую неделю.
Потом это уже будет не важно.
Я взглянул на нее. Пока мы обсуждали технические стороны
подготовки, у меня из головы вылетела другая — страшная — цель! У этой молодой
женщины был недюжинный ум. Но все, что она хочет от жизни, — это убить
человека! Какая бессмысленная обреченность одаренной личности!
Мне стало жутко, но я постарался сразу же отбросить
сомнения, пожав плечами. В конце концов, она вольна поступать со своей жизнью,
как ей угодно, не так ли?
— Ну хорошо, — сказал я. — Начнем с кассеты номер один!
* * *
— Хэррис Чэпмен родился в Томастоне четырнадцатого апреля
1918 года. Имя его отца — Джон У. Чэпмен. Он был главой агентства Форда и одним
из самых крупных владельцев акций в Томастонском государственном банке. Мать
Хэрриса, урожденная Мэри Бэрк, была единственной дочерью поверенного в делах в
Томастоне.
Джон У. Чэпмен продал свое дело, вышел в отставку в 1940
году и переехал в Калифорнию. И он, и его жена до сих пор живы и проживают в
Ла-Джолла.
У них двое сыновей. Кейт на два года старше Хэрриса. В то лето,
когда ему исполнилось девятнадцать, он окончил первый курс университета и задел
машиной двенадцатилетнюю девочку. Травма была серьезной. Кейт вскоре после
этого заболел: перестал спать, а если и спал, то никто не мог сказать когда.
Стал терять в весе и совершенно ушел в себя. Разумеется, это были первые
признаки шизофрении, и, возможно, несчастный случай с девочкой не имел к этому
отношения. Но как бы то ни было, он впал в безнадежное отчаяние и более
половины следующих двадцати двух лет провел в заведении для душевнобольных.
