Мы опять пообедали в ресторане, а вернувшись, проработали до
одиннадцати. Когда легли спать, она отдалась мне с мягкостью и без всяких
возражений, но потом снова стала холодной и недосягаемой. Я лежал в темноте и
думал о ней. И дело вовсе не в том, что Мэриан от природы была холодна и лишь
милостиво терпела меня — нет, хуже! Для нее это было настолько безразлично, что
она даже не удосуживалась замечать мою любовь.
Вполне возможно, думал я, что Чэпмен и не самый гнусный
негодяй на свете, но он, несомненно, самый глупый. Я попытался представить
себе, какой она была до того, как стала бесчувственной ко всему, кроме
воспоминаний об унижении и планов мщения.
На следующее утро я проснулся от того, что она отчаянно
старалась вырваться из моих объятий.
— Джерри! — резко выкрикнула она. — О, Боже ты мой! Что ты
делаешь? Ты что, хочешь переломить меня надвое?
— Прости, — сказал я, тупо оглядывая комнату. — Должно быть,
мне приснился дурной сон.
И тут я вспомнил этот сон, словно увидел его снова с
ужасающей ясностью. Я бежал за ней следом по мосту Голден-Гейт и успел схватить
ее в то мгновение, когда она уже собиралась прыгнуть вниз. Я старался удержать
ее.
В тот день мы заполняли последнюю кассету.
Она рассказала мне все, что знала о Корел Блейн, а знала она
массу вещей, вплоть до того, что ее настоящее имя вовсе не Корел, а Эдна Мэй.
Очевидно, она верила в старинное правило военной науки, гласящее, что вы должны
непрестанно изучать противника. Мэриан описала Корел со всех точек зрения,
включая психоанализ, и подробно рассказала об их романе, начиная с того дня,
когда он дал ей первое поручение, и кончая оглашением их помолвки.
— Когда я впервые увидела ее, я испугалась, — сказала она. —
Уже много лет я сама нанимаю и увольняю персонал. Он никогда в это не
вмешивался, никого сам не нанимал и даже не интересовался этими вопросами.
Признаюсь, раза два я поступила несправедливо, уволив девушек только за то, что
они пялили на него глаза, но это не важно…
Во всяком случае, когда я увидела эту Блейн, во мне сразу
шевельнулось предчувствие. Натуральная блондинка, ростом около пяти футов трех
дюймов и главное — всего двадцати трех лет от роду! Но еще больше меня испугали
ее глаза с поволокой, глаза непорочной девственницы. А ему сорок, точнее,
исполнится сорок в будущем месяце. Он-то видел только ее глаза, этот невинный
ангельский взгляд, а я сразу увидела нож в ее зубах, с которым она пробралась в
нашу жизнь. Хэррис сказал, что она дочь его старого друга, только кончила школу
в Техасе, и он обещал ей работу.
Я действовала очень медленно, можно сказать, ощупью, но
сразу же почувствовала сопротивление.
И поняла, что эту особу мне не уволить. Конечно, никакой
открытой вражды ни с одной из сторон не было, но сопротивление существовало.
Тогда я перевела ее на более сложную работу — знала, ей не справиться. И что же
получилось? А получилось то, что эту работу мне пришлось выполнять самой — это
все, чего я сумела добиться. Кстати, она явилась к нам через три недели после
смерти миссис Чэпмен…
Должно быть, Мэриан чувствовала себя чертовски плохо и
одиноко. Жена, окажись она в таком положении, имела бы статус и солидный вес
общественного мнения на своей стороне, а она не имела ничего. Конечно, Мэриан
поняла, что проиграла, еще задолго до того, как на нее обрушился удар. А Чэпмен
даже не соизволил сам сообщить ей о своей помолвке. Насколько я понял, он
молчал не потому, что ему было совестно или он не хотел говорить ей правду в
глаза, — просто счел это излишним. Подвернулось какое-то дело, которое было для
него более важным, — вот и все!
— А ты, случайно, не сгущаешь немного краски? — спросил я.
Она вздохнула:
— Уверяю тебя, я не настолько глупа, чтобы позволить себе
такое. Я рассказываю все в точности, как было, — иначе нельзя. Видит Бог, это
не доставляет мне никакого удовольствия — я не мазохистка. Но ты должен знать
правду, а не какую-нибудь драматизированную версию. Об их помолвке мне сообщила
сама Корел Блейн — на службе, в понедельник утром. И можешь не сомневаться, она
постаралась сделать это как можно эффектнее. Для нее это был верх торжества.
С девяти утра до пяти вечера — целая вечность, подумал я. И
от этих наблюдающих глаз некуда было ни уползти, ни спрятаться. Исключительный
день пришлось вынести Мэриан, что ни говори! И тут мне пришла в голову мысль, а
что же она планирует в отношении Корел Блейн?
И я спросил ее об этом.
Она холодно пояснила:
— Блейн будет уверена, что это моих рук дело.
Как одна из форм утонченной мести этот случай не имеет себе
равных, решил я. Корел Блейн рассчитывает получить мужа и миллион долларов, но
все это вырвут из ее маленьких загребущих рук, и ей станет известно, что это
сделала именно Мэриан. И при этом не только не сможет доказать ее вины, но и
поймет, что фактически сама тому способствовала, безропотно сыграв отведенную
ей роль.
— Если Блейн только двадцать три, — сказал я, — то ей
предстоит провести долгую и интересную жизнь в размышлениях о том, как же она
так влипла.
— Да, не правда ли?
Мы вернулись к работе и трудились до полудня. Когда Мэриан
убежала за сандвичами, я вдруг внезапно вспомнил, какое сегодня число: восьмое
ноября! Я нашел в справочнике телефоны цветочных магазинов, позвонил и заказал
две дюжины роз. Около четырех часов пополудни мы все еще занимались Корел
Блейн, когда в передней раздался звонок. Я открыл дверь, рассчитался с
посыльным и поставил коробку с цветами перед Мэриан, на кофейном столике.
Она подняла глаза от своих заметок и увидела длинную
картонную коробку.
— Цветы? Чего ради?
— С днем рождения! — произнес я.
Она неодобрительно покачала головой:
— И зачем только… — Потом открыла коробку и воскликнула:
— Какая красота, Джерри! Но как ты узнал, что у меня сегодня
день рождения?
— Из твоего водительского удостоверения.
— Настоящая ищейка!
Она наполнила водой вазу и поставила в нее цветы. С минуту
постояла, любуясь ими, а потом подошла ко мне и обвила мою шею руками.
— Дорогой мой Джерри, — проговорила Мэриан с ласковой
улыбкой. — Ты все еще упорно пытаешься догнать трамвай, который уже давно ушел?
Тщетно, подумал я. Она непробиваема. Ничто не сможет ее
затронуть. Никакой поступок. Вся ее жизнь — в прошлом.
А потом спросил себя, да знаю ли я сам, что пытаюсь ей
сказать?
