Предполагают, что Чэпмен погиб, но официально это не было
установлено.
Мистер Чэпмен действительно погиб. Это я уничтожила его. Я
одна ответственна за этот акт, и да будет Бог ко мне милосерден.
Делая это заявление, я знаю, что через несколько часов я
умру.
Мэриан Форсайт".
Я подошел к окну и посмотрел на улицу. Теперь я был свободен
от подозрения или ареста. Внизу, в сейфе гостиницы, был спрятан «дипломат», а в
нем почти сто семьдесят пять тысяч долларов. Все это было мое — деньги,
свобода, безопасность. И всем этим я был обязан измученной молодой женщине,
которая только что покончила счеты с жизнью в номере гостиницы. А я даже не
могу пойти на ее похороны.
Она просила похоронить ее на маленьком кладбище, в
нескольких милях от Томастона. Что бы я сделал, если бы кто-нибудь заговорил со
мной?
Притворился немым? Единственное, что я мог сделать, это
послать ей цветы.
Она взяла на себя всю вину за то, что мы сделали вдвоем. Она
отдала мне все деньги, а я могу послать ей лишь цветы на похороны.
Ну что ж, я всю жизнь искал вольных дорог, не так ли? И вот
теперь свободен.
* * *
Я уехал в Мексику. Не в Акапулько, а в маленький рыбачий
поселок на побережье, где не было никаких туристов, практически никаких удобств
и никого, кто бы говорил по-английски. Теперь, когда у меня была куча денег,
казалось, что мне надо жить жизнью белого господина. Но я носил рабочие брюки и
плавки, питался бобами и тартинками, совсем бросил пить.
Со временем я перестал просыпаться с застрявшим в горле
криком, видя во сне, как она перегибается через парапет моста и сквозь туман
падает в бездну. Постепенно я перестал сидеть часами, уставившись в пустоту,
переживая одну и ту же мысль: почему я ее не остановил? Ведь она была в плену
слепой одержимости, не зная или даже не заботясь о том, что если она убьет
Чэпмена, то тем самым убьет и себя. Но я-то ведь это знал! И предал ее.
За все годы, что я жил, не задумываясь, эдаким циничным,
бойким на язык, бывалым парнем, я единственный раз высказал то, что
действительно думал и чувствовал. Я не смог заставить ее понять меня или
поверить мне. Я просто недостаточно старался. За те двадцать минут, когда она в
ту ночь излагала мне свой план, я имел все возможности прекратить это
непотребное и бессмысленное опустошение личности, которая стоила тысячи таких,
как я. Я же упустил этот случай и смотрел, как она падает в бездну. И если
теперь не перестану ночами думать о том, сколько лет жизни я отдал бы за один
шанс, который я имел в те двадцать минут, то просто сойду с ума. Я должен
изгнать эти мысли.
И они постепенно отошли. Но было совершенно очевидно и
другое, что ею двигала мысль защитить меня, защитить на всю оставшуюся жизнь.
Она чувствовала себя ответственной за мою судьбу. Мэриан
была старше меня, выше в интеллектуальном отношении, и понимала, что
воспользовалась моей любовью к ней. Думал я и о факторе вины. Она хотела убить
Чэпмена и придать этому такой вид, будто его погубила собственная совесть и
преследовавший его страх наследственной психической болезни. Задуманное
сработало, а потом она и сама погибла, не выдержав бремени своей вины. Это было
подобно цепочке бенгальских огней, когда каждый предыдущий поджигает следующий.
С той лишь разницей, что на мне цепочка разорвалась. Перед Чэпменом у меня не
было чувства вины — во всяком случае, уже не было. Во-первых, моя совесть была
гораздо эластичнее и за многие годы привыкла в значительной степени
«растягиваться» в соответствии с разного рода ситуациями. Во-вторых, я
ненавидел его за то, что он с ней сделал. И наконец, я ведь фактически его не
убивал. Пожалуй, в этом последнем и была комичность всей истории. И Мэриан сама
сказала мне, как я могу себя спасти: «Всегда помни одно — ты чист. Ты этого не
делал! Это сделала я!»
Прошло три месяца, и я убедился, что со мной все в порядке.
Мысли уходят, полиция меня не трогает, и мне не угрожает опасность заразиться
этой эпидемической болезнью вины. Мрамор разбивается, резина — никогда.
* * *
Весной я вернулся в Сан-Франциско, окончательно оформил свои
вклады, положив деньги на счета в трех банках, и заказал билет на судно,
направляющееся в зону Панамского канала. Теперь я знал, чего я хочу, — стать
вроде капитана Хоулта гидом по крупномасштабному морскому рыболовству, но
только в Панамском заливе. Мне нравилась Панама, и я знал один из тамошних
доков, где можно было построить великолепное рыболовецкое судно намного
дешевле, чем в Штатах, — настоящее произведение спортивного искусства, с
первоклассным снаряжением. И все это за шестьдесят тысяч долларов.
Правда, в течение недели, оставшейся до отплытия, я должен
был выполнить одно дело. Я полетел в Новый Орлеан. Первые два дня там провел в
библиотеке, просматривая подшивки газет. Последние упоминания о деле Чэпмена
были в конце февраля. Его предали забвению, так и оставив неразрешенным — не в
том смысле, конечно, что не был известен убийца, а в том, как ей удалось это
сделать.
Теперь полиция была уверена, что Мэриан покинула отель в Нью-Йорке
вечером тринадцатого ноября и вылетела в Майами под фамилией Уоллес Камерон. В
Майами след ее терялся. Дежурный клерк в мотеле «Дофин» помнил, что вручил
Чэпмену письмо, как только тот приехал, и что спустя несколько минут Чэпмен
заказал такси и куда-то отправился. Однако поехал он к ней или еще куда-нибудь,
никто не знал и теперь уже никогда не узнает. Хотела ли она действительно убить
его? Или только издевалась над ним, угрожая раскрыть какое-то темное дело в
прошлом?
Возможно, это в конце концов и свело его с ума.
Трое экспертов по почеркам были убеждены, что подписи на
двух чеках и на квитанции — подделка, в то время как Корел Блейн и Крис
Лундгрен были столь же твердо убеждены, что человек, с которым они
разговаривали по телефону, мог быть только Чэпменом. Полиция установила мои
маршруты по Флориде, и, хотя получила с десяток различных мнений относительно
моего возраста, цвета волос и глаз, в общем это был портрет Чэпмена, как мне в
свое время и говорила Мэриан. Приметы же, отмеченные одинаково всеми
свидетелями, были как раз те, которые домыслил я сам и которые намеренно
культивировал.
Фирма «Чэпмен интерпрайзес» находилась в процессе
ликвидации. Этим занимался отец Чэпмена. Корел Блейн уехала из Томастона. Вся
эта бессмысленная трагедия завершилась, и лишь один вопрос — как? — остался без
ответа. Во всяком случае, был известен действительный виновник (ибо она сама в
этом призналась) — отвергнутая и ожесточенная женщина, бывшая раньше его
любовницей.
Я взял напрокат машину и отправился в путь.
По дороге купил цветы. Название городка, куда я направлялся,
было Бедфорд-Спрингс. Городок этот не значился ни на одной из туристических
карт, а я знал лишь, что он находится где-то милях в пятнадцати от Томастона. Я
долго не мог понять, почему она захотела, чтобы ее похоронили на каком-то
безвестном кладбище в Луизиане, если ее родные были в Кливленде. Наконец,
решил, что с Бедфорд-Спрингс у нее были связаны какие-то воспоминания. Я,
например, понимал, почему она приезжала в Сан-Франциско — там она обвенчалась с
Форсайтом, почему ездила в Стэнфорд и что делала в те последние несколько дней,
когда пришла к мысли, что дальше жить невозможно. Но Бедфорд-Спрингс?
