– Ага, на нем. Денег, без базара, не меряно стоит, зато… – Протасов протяжно свистнул, мол, «какие, в натуре, разговоры. Эксклюзив – он и в Африке эксклюзив».
Армеец всю полученную сумму отправил пожилым родителям куда-то в область. И только Бандура сжимал свои пять сотен в кулаке, не зная, как ими распорядиться. Словно первоклассник, впервые получивший на мороженое.
– Сейчас решим, – громогласно заявил Протасов. – На то и друзья. Кореша, чтобы ты въехал. Докажи, Эдик…
Протасов пригнал Андрею совершенно раздолбанную «БМВ»-трешку, 1979-го года выпуска, на бортах и крыше которой сохранились остатки золотистой заводской краски.
– Зверь, а не тачка, – вещал Протасов, бросая Андрею ключи и пластиковый пакет с документами. – Пацаны ее «акулой» называют, ты понял, да?.. Шесть цилиндров, е-мое! Из них работают только четыре, но все равно, рвет асфальт. Тянет, блин, будь здоров. Реально. Мы ее у одного барыги забрали, неумного. Сарендовал, слышишь, зараза, по беспределу, целое крыло в детском садике на проспекте Чубаря. И компьютеры тупо собирал на нашей территории. Вообще оборзел, короче…
– И что с ним случилось? – спросил ошарашенный Бандура.
– Как что? Счетчик ему врубили за все два года, вот что! «Бимер» отдал, компьютеры отдал, еще и хату заберем. Поедет на вокзал жить.
Андрея передернуло.
– Весной не сдохнет, – согласился Атасов. – По ночам тепло и в парке, типа, на скамеечке.
Атасов привез Андрею, лишившемуся после драматического знакомства с полковником Украинским всех документов, кроме прав, целую стопку разнообразных корочек.
– Оригиналы, типа.
– Спасибо, Саша, – рассыпался в благодарностях Бандура, чувствуя себя с одними водительскими правами представителем колхозного крестьянства, у которого добрый товарищ Сталин изъял после войны паспорта, чтобы мечты о городе не отвлекали от трудов на пашне.
Армеец, загадочно улыбаясь, вручил Андрею набор из четырех ключей.
– З-зови на новоселье, Андрюша. Не фо-фонтан, конечно. Хрущевка, пе-первый этаж, убитая на фиг. На бульваре Лепсе. После алкашей. Самое ценное – б-бронедверь, та-так и то, я заказал. Вчера по-поставили. За-зато на шару.
– Давай Андрей, дуй за водкой и едем, типа, обмывать, – распорядился Атасов, заранее потирая руки.
В застроенный пятиэтажками район, разделенный на непропорциональные части бульваром Ивана Лепсе, они прибыли на золотистом подарке Протасова.
Кто этот Лепсе? Что за хрен такой? Никто, в натуре, не знает,
[54]
– ворчал Протасов, опять загнанный Атасовым на заднее сиденье машины.
Андрей управлял иномаркой осторожно, приноравливаясь к коробке передач и непривычно мягким педалям с очень коротким ходом. Третья передача хрустела, и упорно не желала включаться, позади из-под днища шли глухие «бухи» и «бабахи», – то ли глушительдоживал последние дни, то ли срабатывали ограничители пружин. На Андрея, приученного отцом заботиться о родной «тройке», как о верном боевом коне, состояние машины действовало удручающе. Задние колеса стояли криво, как ноги кавалериста, заставляя задуматься о неизбежной замене всей задней подвески. Атасова и Армейца легковушка еще как-то выдержала бы, а вот когда на сидение втиснулась исполинская туша Протасова…
«Пружины новые поставлю, амортизаторы, втулки», – начал прикидывать Андрей.
– Ничего, ничего, – прервал его мысли Протасов. – Мозгами соображай, дерево. Подкопишь лаве – возьмешь нормальную тачку. Как у меня. Не хрен тебе делать – под точилом лазить.
– А мне нравится с машинами возиться, – робко признался Бандура.
– Ой, не могу! Ух и неумный же ты парень, в натуре. Ну просто мрак…
Квартира на бульваре Лепсе оказалась раздолбаной сверх всякой возможности. Мрак и запустение царили в ней, как на руинах Карфагена после третьей Пуннической войны.
[55]
– Захочешь, с отбойным молотком таких результатов не добьешься, – пробормотал Андрей. – Ну и бардак.
Армеец был прав на все сто – единственной ценной вещью в квартире была новенькая, зашитая дермантином бронедверь с глазком и блестящими турецкими замками.
– Руины Сталинграда, мать твою, – сказал Атасов, перешагивая груду старого тряпья в коридоре, – А это, часом, не труп?
Андрей сглотнул слюну. Половину плитки в санузле (старого, советского кабанчика), кто-то выдрал с «кишками». Возможно время, но не исключено, что у него были помощники. Осклизлую зеленую ванную дополнял унитаз, лишенный бачка и крышки. Унитаз распространял устойчивое зловоние заброшенного резервуара с фекалиями.
– Горшок в стиле ретро, – радостно сообщил Протасов. – Жуть, блин.
Часть паркета в комнате отсутствовала, часть, похоже, что горела. Двери тоже сохраняли следы пожара. Две висели на честном слове, одна просто стояла, прислоненная к стене в коридоре. В другой стене, между комнатой и кухней, зияла здоровенная дыра, проделанная либо снарядом, либо чудовищными крысами, либо каким-то потомком узника замка «Иф». Из мебели в квартире присутствовали только сбитый из досок стол и убогая кровать, на которой, судя по виду и запаху, коротал ночи больной анурезом. – «Здесь он и умер, заеденный насмерть клопами», – решил Бандура. Мутные от грязи окна были заткнуты по щелям почерневшей от старости ватой. Зато выходили в цветущий сад.
Я, типа, смотрю, – скривился Атасов, – что Трумэн
[56]
в 45-м три атомные бомбы сбросил. Две на Хиросиму и Нагасаки, третью – сюда какого-то хрена.
– Д-да ладно, Саша, – отмахнулся Армеец. – Зато на шару.
– Как это? – поразился Андрей, который полагал, что шара канула в прошлое вместе с квартирами в совминовских домах и закрытыми распределителями для сотрудников райкомов партии и выше.
