Он замолчал, чтобы сплюнуть очередную порцию пережеванного
табака. Шериф махал руками и беззвучно разевал рот, как будто в одночасье
потерял дар речи.
Дядя Сагамор отер рот тыльной стороной руки.
— Какого дьявола, — продолжал он, — даже старый долгоносик
навроде меня, у которого едва наскребется мозгов на то, чтобы пахать по
девятнадцать часов в день, зарабатывая на налоги, и тот не станет пить эту
дрянь. От этого же потом неделю будешь животом маяться. Но вот что я скажу
тебе, шерифа — тут дядя перешел на доверительный шепот, — , я никому и не пикну
о том, что ты сейчас рассказал. Как подумать, нехорошо выйдет, коли народ
начнет болтать, что, дескать, эти чертовы политиканы уж до того с жиру бесятся,
что начали попивать кротоновое масло просто так, чтоб только время провести. Ни
единой живой душе не скажу.
Тут дядя Сагамор оглянулся по сторонам и заметил нас.
— Шериф, — просиял он, — познакомься-ка с моим братом Сэмом.
Шериф дернулся и с ужасом уставился на нас.
— О, нет! — простонал он, как будто у него что-то болело. —
О Боже, только не это! Только не вы двое! Не двое Нунанов в одном округе.
Милосердный Господь не мог наслать на меня такую кару. Я.., я… — Он задохнулся
и умолк.
— Сэм, — повернулся к папе дядя Сагамор, — шериф вроде как
тревожится за своих парней. Похоже, они завели дурную привычку удирать и тайком
попивать кротоновое масло, точь-в-точь как несмышленыш, что сдуру засовывает
себе горошины в нос, вот шериф и боится, как бы соседи про это не пронюхали. Но
я как раз говорил ему: что до нас, так он может не волноваться. Мы тайны
хранить умеем не хуже любого прочего в округе.
— А то, — поддержал папа. — Будем немы как могила. Но не
кажется ли вам, что это они здорово учудили?
— Ладно, сэр, — сказал дядя. — Мы с тобой, Сэм, не в том
положении, чтоб их судить. Мы не политики. Нам не понять, в каком напряжении
живут они изо дня в день, какая ответственность ложится на их плечи. Да ведь от
этакого напряжения черт знает до чего они могут дойти. Возьмут вдруг да решат
уйти из политики и заняться делом. Хотя, кстати, я что-то не припомню ни одного
случая, чтобы кто-то из них настолько отчаялся.
Шериф стал весь какой-то багровый и попытался было что-то
сказать, но все больше пыхтел и шипел, точно закипающий чайник.
— Сагамор Нунан! — наконец заорал он. — Я.., я…
Дядя Сагамор его вроде совсем и не слушал. Он задумчиво
покатал табак за щекой и покачал головой:
— Политика плохо сказывается на человеке, Сэм. Я вот всегда
вспоминаю двоюродного брата Бесси, Пиблса. Пиблс долгонько был шерифом, покуда
у него на заду вдруг не выросла плесень. Ну форменная такая плесень, как на
залежавшемся сыре. Вот уж была загадка, и никто не мог понять, в чем тут дело.
Так вот, сэр, так оно тянулось порядком времени, и Пиблс каждую неделю ходил к
доктору, чтобы тот соскреб эту плесень, но выяснить, откуда ж она берется,
никак не удавалось, пока доктору не довелось побывать в суде в рабочее время. И
там-то он все и понял. Оказалось, недавно там установили новую поливальную установку
на газоне, и одна из струй как раз заливала ступеньку, где просиживал штаны
Пиблс. Стали копать и докопались, что заболел он аккурат в тот день, когда эту
установку поставили и испробовали, а Пиблса-то предупредить забыли. Вот и вышло
так, что он все эти месяцы сидел в луже.
Кажется, шериф наконец-то сумел взять себя в руки. Лицо его
по-прежнему оставалось багровым, но он вроде поутих. Подняв носовой платок, он
медленно и тщательно вытер лицо, сделал глубокий вдох, убрал платок в карман и
посмотрел на дядю Сагамора так, словно из последних сил сдерживается, чтобы не
взорваться.
— Сагамор Нунан, — произнес он тихо, но как-то сдавленно, —
когда десять лет назад избиратели впервые поставили меня шерифом, я обещал им
сделать этот округ уважаемым местом и упрятать тебя в кутузку так глубоко,
чтобы почтовая открытка до одних только передних ворот стоила тебе цельных
восемь долларов. И когда они переизбрали меня сперва шесть лет, а потом два
года назад, я обещал им то же самое. Они знали, — что я честно пытаюсь
выполнить свое обещание, и верили мне. Они терпели, ибо знали, на что я иду.
И я все еще не сдаюсь. В один прекрасный день я выполню свое
обещание. Я наберу столько улик, что хватит заслать тебя далеко вверх по реке,
и к тому времени, как ты вернешься, твои правнуки давно будут своих внуков
нянчить. И тогда-то мы наконец вздохнем спокойно. Тогда мы сможем с чистой
совестью смотреть людям о, глаза.
Порой меня так и подмывало бросить все это дело. Уйти в
отставку, продать дом, уехать отсюда и начать жизнь сначала. Но стоило мне
подумать обо всех несчастных жителях нашего округа, которые просто не могут все
распродать и бежать куда глаза глядят, я крепче сжимал зубы и рвал заявление об
уходе. Должно быть, у меня слишком развито чувство долга. Я просто не могу
бросить всех этих беззащитных людей на твой произвол.
И для меня это не просто работа. Это гораздо больше. Однажды
я даже отправился в офис казначейства и поклялся, что не возьму от них ни
единого чека, покуда не избавлю наш округ от тебя, и что ежели через два года
меня не переизберут больше на это место, то буду работать даром, бок о бок с
новым шерифом. И мы не успокоимся, пока не наберем достаточно улик, чтобы упечь
тебя куда подальше. Вот тогда-то мы перестанем краснеть перед нашими невинными
детьми за то, что они родились, в мире, где ты разгуливаешь на свободе.
А теперь я выясняю, что ты тут не один, что вас двое — двое
Нунанов на ферме, все соседи которой — честные богобоязненные граждане. Как
будто одного мало! Знаете, ей-богу, мне чертовски хочется обратиться к губернатору,
чтобы он ввел военное положение. Не может быть, чтоб во всех сводах законов не
нашлось ни одного, в чьей власти было бы защитить мирных жителей от таких, как
вы, не упираясь в необходимость судить вас за какое-то конкретное преступление.
— А я тебе что говорил, Сэм, — вставил дядя. — Наш шериф —
парень что надо. Только чуток склонен страсть как кипятиться по любому пустяку,
который и гроша-то ломаного не стоит. Наверное, все от высокого давления. И то
сказать, поднимется тут давление, когда имеешь дело с остолопами, пихающими
себе горошины в нос.
— Да нет, — поправил папа. — И вовсе не пихали они никаких
горошин себе в нос. Они выпили кротоновое масло, забыл разве?
— Ах да, — спохватился дядя Сагамор. — Ну конечно же,
кротоновое масло.
Шериф воздел руки к небу и закрыл ладонями лицо. Дышал он
тяжело, однако когда отнял руки от лица, снова сумел овладеть собой.
— Кстати, раз уж я тут, — сказал он дяде, — мне бы хотелось
осмотреть твою конюшню. Из разных городов нам сообщали, что ты помаленьку
закупаешь кое-что то здесь, то там.
