Тут-то мы и почувствовали эту вонь.
Папа ударил по тормозам, и мотор заглох.
— Милостивый Боже, — ахнул он, — это еще что?
Зиг Фрид заскулил и заерзал на заднем сиденье. Папа снял
шляпу и, задыхаясь, принялся ей обмахиваться. Минуту-другую спустя вдруг стало
полегче, и мы снова смогли дышать. Наверное, ветер, на наше счастье, подул в
другую сторону.
— Воняет оттуда, — говорит папа. — Прямо от дома.
— Как ты думаешь, что это сдохло? — спрашиваю я.
Папа покачал головой:
— Ничего не могло настолько сдохнуть. Мы дружно поглядели на
ферму. Справа виднелся бревенчатый сарай, а прямо перед нами, в тени большущего
дерева, стоял дом, весь серый, наверное старый-престарый, и тоже некрашеный.
Спереди торчало широкое крыльцо. Над крышей вился белый дымок из трубы, но
самого дяди Сагамора нигде не было видно.
А потом до нас донесся стук молотка, и мы повернулись влево
поглядеть, в чем дело. С той стороны под холмом сквозь деревья просвечивало
озеро, а примерно на полпути вниз какой-то мужчина что-то строил. Ну и
диковинное же было сооружение, сроду такого не видывал. Я так и не разобрал,
что же это за штука.
— Это дядя Сагамор? — спросил я.
— Чтобы Сагамор работал? На самом солнцепеке? — Папа замотал
головой, озадаченно уставившись на того чудака и штуковину, к которой он
приколачивал доски.
С тех пятидесяти ярдов, что нас разделяли, чудака было почти
не разглядеть, видно только, как солнце поблескивает у него на макушке, словно
волос там негусто.
— Ну точно не Сагамор, — подвел итог папа. — Но вдруг он
знает, где он?
Ветерок улегся, так что вонь нас не доставала. Папа завел
мотор, и мы помаленьку двинулись вниз с холма. Я во все глаза таращился на то
диковинное сооружение, пытаясь все-таки разобраться, что же это. Да только без
толку. Похоже, что спервоначала он задумывал лодку, но по ходу дела передумал и
захотел построить вместо нее дом, а еще потом решил: а, ну ладно, черт с ним со
всем, будь что будет, — и принялся попросту приколачивать доски без разбору.
Снизу стоял здоровенный короб, размером примерно с жилой
прицеп, а на нем — еще один ящик. Ни тот, ни другой еще не были закончены,
поэтому во многих местах зияли сквозные дыры. Дыр вообще хватало, круглых и в
форме полумесяца. Сам строитель стоял спиной к нам на лесах на высоте
автомобиля и деловито прибивал фанерку на прореху в большой доске.
Судя по всему, он не слышал, как мы подъезжаем. Папа
остановился прямо у него за спиной и высунулся в окно машины.
— Эй, — зовет он, — а где Сагамор? Тот и ухом не повел.
— Эй, вы, там! — кричит папа.
Чудак знай себе колотит. Ну, мы с папой переглянулись и
вылезли из машины. Зиг Фрид тоже выскочил и давай носиться кругами, время от
времени останавливаясь, чтобы как следует облаять этого типа.
Папа, подумав, нажал на клаксон, но чудак по-прежнему ноль
внимания. Через минуту он прекратил молотить и слегка откинулся назад
полюбоваться результатом. Потом покачал головой и другим концом молотка
принялся отдирать фанерку и приколачивать на пару дюймов левее.
"Ту-ту-ту!” — сыграл папа на клаксоне. Тот хмырь снова
окинул взглядом свою работу, но опять остался недоволен и опять начал отдирать
фанерку. Она уже буквально на кусочки разваливалась.
— Нет, этак мы далеко не уедем. — Папа потер лоб. — Коли уж
мы хотим потолковать с ним, придется, видно, лезть к нему.
Он взобрался по лестнице на леса, а я следом за ним. Теперь
мы видели этого чудака сбоку, что было малость поприятственней, чем любоваться
им сзади. Он оказался постарше папы и, доложу я вам, виду самого что ни на есть
чудного. Да и одет тоже — в брезентовый комбинезон и белую рубашку с
оторванными рукавами, зато с высоким тугим воротничком и при галстуке,
заправленном под нагрудник комбинезона. А башмаков на нем и вовсе не было. Он и
вправду оказался лыс как коленка, только вокруг макушки, над ушами, шел ободок
реденьких седых волосиков. А когда он повернулся к нам, глаза у него были
точь-в-точь как у какого-нибудь бедолаги, который пытается поймать такси в
пробке в час пик. Этакие, знаете ли, ошалелые.
— Слишком поздно! — возопил он, завидя нас, и как начал
размахивать молотком у папы прямо перед носом.
— Для чего поздно? — Папа попятился и чуть меня не сбил.
— Нечего больше приходить сюда. Я пытался предупредить вас.
Вас всех. Но никто не слушал. Каждый занят погоней за всемогущим долларом, все
погрязли в пьянстве, лжи и разврате, и ныне уже слишком поздно.
— Где Сагамор? — заорал папа у него над ухом.
— Весь мир зачумлен грехом и коррупцией. Он грядет. Я
пытался предупредить вас. Армагеддон грядет.
— Папа, а что такое Армагеддон? — спрашиваю тут я.
— Не знаю, — говорит папа. — Но только, бьюсь об заклад, как
он явится, этот тип все равно не услышит, разве что он собьет его с лестницы.
Тут пападагнулся вперед и, едва ли не прижав рот к самому
уху чудака, как завопит:
— Я ищу Сагамора Нунана. Я его брат, Сэм.
— Слишком поздно, — продолжает талдычить тот, снова
замахиваясь на папу молотком. — Я не возьму с собой ни одного из вас, жалких
грешников. Все вы утопнете.
Папа вздохнул и обернулся ко мне:
— Сдается, я догадываюсь, что это за старый плешивец. Это
Финли, брат твоей тетушки Бес-си. Он навроде этих свихнутых проповедников. И
глух как сыч. Сам себя уж лет двадцать как не слышит.
— Как ты думаешь, что это он строит? Папа покачал головой:
— Черт его знает. Судя по виду, так он и сам давно забыл.
Он слез с лестницы, и я спрыгнул за ним. Тут из дома снова
повеяло этой гадостью.
— Что же все-таки там сдохло, как по-твоему? — снова спросил
я.
Папа задумчиво поглядел на дом. Я тоже. Но там по-прежнему
никого видно не было.
— Может, один из его мулов? — предположил он.
Мы уселись в машину и поехали обратно вверх по холму, а этот
чудак так и продолжал приколачивать свою фанеру и что-то бормотать себе под
нос. Теперь папа вел машину куда как осторожно и остановился под тем высоким
деревом перед домом, чтобы заранее приготовиться зажать нос. Но когда мы вышли,
ветер, похоже, дул со стороны озера, так что мы не учуяли никакой вони. Во
всяком случае, поначалу.
Кругом было тихо-претихо. Так тихо, что слышно даже
собственное дыхание. Просто здорово, совсем иначе, чем в этих шумных больших
городах навроде Акведука. Я огляделся по сторонам. Передний двор был весь
покрыт ровным слоем грязи, а дорожку к крыльцу отмечал ряд воткнутых в землю
пустых квадратных бутылок из коричневого стекла. Дверь оказалась приоткрыта, но
внутри мы никого не увидели. Дым из трубы еще шел, но не так густо, как раньше.
